Пусть будет гроза - Мари Шартр

Ну да, согласен, я уделяю слишком много внимания деталям вроде бретельки и меня можно принять за озабоченного, но я не такой. Нечто подобное я замечал и за нашим биологом мистером Уайтом – а он, понятное дело, под футболкой никакого лифчика не носил. У него была другая проблема – усы. Он их беспрестанно поглаживал. И именно правую половину. Левую – никогда. Люди – очень странные. Он проглаживал половину усов, потом перепроглаживал, потом пере-перепроглаживал – это был цикл из трех четких движений, причем каждое другим пальцем. Пф-ф! Пожалуй, лучше я не буду про это. Так недолго и самому стать психоаналитиком – если присматриваться к разным человеческим странностям.

Короче, когда миссис Перселл добралась до моего имени, ее бретелька опять на бешеной скорости стремилась к локтю, а сама она, как обычно, обратилась ко мне со своей любимой фразочкой, причем с таким видом, будто она ее только что придумала и произносит впервые. Но, ясное дело, она произносила ее не впервые. Конечно, не впервые.

– Может, уже выберешь какое-то одно? – воскликнула она и состроила совершенно немыслимую гримасу, глядя на мое имя в классном журнале.

Просто она так и не смогла запомнить, как меня полагается называть.

– Мозес, миссис Перселл. Если вас не затруднит, называйте меня, пожалуйста, Мозес.

Ну вот! Мало того что я и так уже от стыда почти целиком сполз под парту. Ей понадобилось добить меня еще одной ответной репликой, которую она всегда произносила с победоносной уверенностью:

– Очень хорошо, Мозес Лауфер Виктор Леонард. В классе я буду звать тебя Виктор.

Вот так-то: было еще только девять часов утра, а я уже по самую макушку погрузился в беспроглядный мрак и стыд.

Внезапно миссис Перселл прервала свою усыпляющую монотонную речь и истошно завопила. По крайней мере, лично мне показалось, что она вопит, но не поручусь: возможно, я просто слегка задремал.

– У нас новый ученик. Прошу любить и жаловать. Представьтесь, пожалуйста! – обратилась она к плотному пятну в дальнем ряду моих одноклассников.

Одноклассников? Правильнее было бы сказать – каких-то школьников, которых я перестал различать. Для меня они делились на «тех, что сзади» и «тех, что впереди». Я входил в кабинет вслепую, без всякого желания идентифицировать одноклассников. Меня они тоже не идентифицировали. И все же из школьных коридоров до меня иногда долетали злые насмешки. Меня называли «металлистом». Смешно, правда? Просто умереть со смеху.

– Ратсо, – отозвался мрачный голос.

– Представьтесь полным именем, – попросила миссис Перселл. – И встаньте, пожалуйста.

Я оглянулся и увидел того самого здоровенного парня-индейца в футболке с символом оглала. Здесь, в кабинете, он выглядел просто великаном. Футболка коротка, из-под нее торчит большой толстый живот. А джинсы этот тип носил очень низко, вот по-настоящему низко. Все вместе это выглядело ужасно. Как будто его тело решило, что не будет иметь ничего общего с одеждой. Ага, значит, вы туда? Ладно, а я тогда – сюда, мне с вами не по пути! В результате футболка подтянулась куда-то вверх, а живот сполз книзу. Не хотел бы я оказаться рядом, когда ему понадобится нагнуться.

– Значит, звать меня Ратсо Сефериан.

– В классе пользуйтесь, пожалуйста, литературным языком. Нужно говорить «меня зовут», а не «меня звать». Когда разговариваете с учителем, произносите каждое слово четко и внятно. И скажите, пожалуйста, Ратсо Сефериан, откуда вы?

– Из соседнего лицея.

– Правда? Ну что ж, по крайней мере вам не пришлось проехать через весь штат, чтобы к нам присоединиться.

– Они меня выперли, мэм. Из соседнего лицея.

– Я так и подумала, Ратсо Сефериан, – с ухмылкой произнесла миссис Перселл.

– Можно просто Ратсо, мэм.

– Хорошо, Ратсо. Если вы не возражаете, мы вернемся к нашему обычному учебному процессу, и сегодня у нас по плану доклад Мозеса на тему важной главы нашей истории. Мозес расскажет нам про народ лакота.

Я страшно волновался. Это был мой первый устный ответ после аварии. Я и раньше-то не слишком хорошо держался на публике. И когда я говорю «держался», для меня это не пустой звук. На прошлой неделе я предупредил миссис Перселл, что мне не надо создавать никаких особых условий. Я буду делать доклад как все, то есть стоя у доски. Учительница, конечно, представляла себе, что я усядусь на стул перед всем классом, но для меня это было совершенно немыслимо.

Моя соседка по парте, Жади, одна из самых симпатичных девчонок в лицее и к тому же очень необычная (у нее привычка носить на голове разноцветные тюрбаны), прошептала мне на ухо:

– Помочь тебе обустроиться?

Я поперхнулся и чуть не задохнулся. Вообще-то она мне немного нравилась, но тут просто вывела меня из себя.

– Вот спасибо, уж как-нибудь обойдусь.

Обустроиться! Еще бы шведской мебели мне подогнала в картонных коробках! Иногда люди, даже самые добрые, подбирают совсем не те слова, которые нужны. Мне это напоминает развивающие игрушки для малышей, когда надо в пластмассовый ящик просовывать предметы разной формы: желтый круг, синий треугольник, красную звездочку. И вот мне было без разницы, какие слова говорят мне люди, – все дело в форме. А она вечно оказывалась не та. Не соответствовала моему уху. Я хотел услышать звездочку, а мне говорили треугольник. Ничего не пролезало, не подходило, и все меня бесило. Наверное, проблема была во мне самом… кто знает? Сколько бы я ни проталкивал внутрь себя какое-нибудь слово – оно мне не нравилось.

В общем, когда Жади предложила помочь мне «обустроиться», я скривил страшную рожу. А она посмотрела на мое лицо и решила, по своей логике, для меня непостижимой, что у меня разболелась эта уродская нога. С удвоенным сочувствием вскочила из-за парты и взяла меня под руку. Мне захотелось умереть на месте – так далека была моя вселенная от ее.

Лицо мое скривилось еще сильнее. Я сердито нахмурил брови и выпятил грудь. Потому что… нет, ну а что. Я ведь все-таки парень. И вот я ответил ей твердым и хриплым голосом:

– Слушай, отвали, а? Я же тебе сказал, что обойдусь. И чего ж это вы, девчонки, никогда ничего не понимаете с первого раза!

Лицо у Жади стало того же цвета, что и ее красный тюрбан. Ну еще бы. Предупреждал же: я не подарок.

Теперь ни за что нельзя было опозориться: например, рухнуть, вставая со стула. Тогда бы все мое высокомерие пошло прахом – если, конечно, оно у меня