Зимовьё на Гилюе - Сергей Артурович Шаманов

А4 и А5. Вырезки из журналов могли быть совсем крохотными, размером с аудиокассету, или огромными, если взяты с разворота, доходившими иногда до формата А2. Имелось и несколько цветных плакатов с Сандрой, являвшихся самыми ценными моими сокровищами. Иногда, когда мне не лень было возиться с вечно зажёвывающим кассетную плёнку «Романтиком», я слушал Сандру по вечерам; особенно любил засыпать под её голос. В детстве в песнях Сандры мне интуитивно слышалось что-то доброе и хорошее, в отличие от песен многих других знаменитых тогда поп-певиц. А позже, с появлением Интернета, я прочитал переводы песен и понял, что детская интуиция меня не подвела.

Я почти полностью описал свою комнату, оставив на десерт лишь одну полку, затесавшуюся до поры до времени среди книг, которую называл «Таёжный музей» и из-за которой у нас с матерью были регулярные ссоры на почве недопонимания с её стороны, оканчивающиеся конфискацией моих музейных ценностей.

«Таёжный музей» функционировал с раннего моего детства. Первыми его экспонатами были разноцветные кварцевые минералы, которые я приносил с берегов Шахтаума и Тынды ещё в те времена, когда мы жили в вагончике. Камни были разные – от белых и жёлтых халцедонов до фиолетовых аметистов. Среди минералов попадались и более интересные образцы – осколки древесных окаменелостей. Я собирал камни, а мама их разбрасывала, вернее – выбрасывала, потому что терпеть промышленные объёмы минералов, с неумолимой настойчивостью наполняющих нашу квартиру, почему-то не хотела. Я, как мог, отстаивал право на хранение камней, но всё же, чтобы спасти хоть что-то, приходилось идти на компромисс и мириться с регулярной утратой большинства образцов моей бесценной геологической коллекции.

Вскоре к камням стали примешиваться шишки разных мастей и форм – стланиковые, сосновые, еловые; шишки были представлены во всех стадиях развития – от зелёных, только набирающих сок и силу, до спелых и сыто раскрывшихся. Вслед за шишками в квартиру из тайги начали кочевать причудливо закрученные и переплетённые ветки и корешки деревьев, которые мне понравились и из которых я всё собирался, но так и не делал никогда поделки.

Шишки и корешки мама тоже с удручающей меня регулярностью выбрасывала на помойку (ведь они имели свойство расползаться с полок и лежать на полу, где на них иногда наступали).

Но самыми ценными экспонатами были: гайнó – настоящее гнездо белки – и чучела выдры, зайца, летяги, пойманных капканами, и двух тёмно-серых с чёрными спинками белок, добытых из одноимённого ружья.

Гайно мать несколько раз уносила на помойку (она, кстати, так и не поверила, что это беличье гнездо), но я со скандалами и мольбами возвращал его обратно в свой «музей». Угловатыми чучелами выдры, зайца и белок я гордился, как гордятся охотники-трофейщики таксидермическими шедеврами из добытых львов и гигантских медведей гризли. Я неоднократно хвастал ими перед девчонками из нашего двора, рассказывал (привирая для остроты восприятия) подробности охоты, и слушательницы смотрели на меня, как на героя.

Кстати, истории о том, как я поймал выдру, зайца и летягу, я уже успел рассказать на страницах этой повести, теперь, в соответствии с хронологией, подошла очередь поведать подробности охоты на белок. Поэтому оставлю на некоторое время свою замечательную комнату, где мы так уютно пригрелись среди ковров, книг и фотографий певицы Сандры, и перенесёмся в морозный и солнечный январский день 1991 года.

Глава XXVII

Беличий промысел и чай с гранулами

Так получилось, что сразу после Нового года мы отправились на охоту вдвоём с Филином. Макс уехал с родителями в отпуск к бабушке на Урал.

Придя на зимовьё ещё затемно, мы не стали топить печку и разводить костёр. У Ваньки был термос с горячим чаем, поэтому, чтобы не тратить драгоценные минуты и без того короткого зимнего дня, наспех позавтракали на улице – за небольшим деревянным столиком, смахнув с него шапку снега. Затем я откопал ружьё, которое по примеру Саньки Мохова не носил в город, а прятал в тайнике под выворотнем, зарядил нижний ствол дробью семёркой, а верхний – мелкокалиберным патроном, положил в рюкзак два капкана «единица», горсть патронов, и мы отправились на охоту в сторону хребтов, расположенных к северо-востоку от нашей избушки. Снега в тот год выпало мало – чуть ниже колена, и мы не стали брать наши лыжи-голицы, с которыми по сопкам бегать было неудобно.

Снег был пушистый, невесомый, а воздух хоть и морозный, около тридцати пяти, но сухой, поэтому идти было легко. Выпавшая ночью пороша искрилась в первых солнечных лучах миллионами мелких блёсток, которые, казалось, тут нечаянно рассыпала из своей косметички нерасторопная модница-ночь, только что покинувшая тайгу.

Оставив за спиной избушку и замёрзшую извилистую ленту Эльгакана, мы поднялись на сопку и углубились в нехоженую тайгу. Много километров отмахали мы в тот день по сопкам и распадкам, но тайга была какой-то звеняще-пустой и отрешённой. Лишь несколько раз робко свистнул рябчик в неопределённой недосягаемости. Хотя в ситуациях, когда мы не охотились, а были заняты работой, дичь, словно чувствуя, что мы без оружия, сама то и дело попадалась нам на глаза: не то что белки с рябчиками, даже косули, бывало, выскакивали на тропу всего лишь в нескольких метрах от нас.

Как ни досадно было возвращаться в избушку пустыми, но с наступлением сумерек мы повернули обратно и пошли короткой дорогой напрямик. Подходя к знакомому верховому болоту, раскинувшемуся на сопке в полукилометре от нашего жилища, наткнулись на несколько глухариных лунок разной степени свежести. Скорее всего, пернатый отшельник долго жил тут стационарно – ночами спал в снегу, как в пуховой перине, а днём неторопливо ощипывал хвою на соснах, росших по периметру болота.

– Вот бы глухаря подстрелить! – мечтательно произнёс Ванька, обсыпая веточкой игольчатый наст со стенок свежей лунки, в которой птица провела предыдущую ночь. – Может, он где-то тут рядом?

Я снял меховые рукавицы, перевёл переключатель ружья на малокалиберный патрон, и мы с Филином пошли вдоль кромки болота, всматриваясь в кроны редких сосен. Иногда сплетения пушистых веток были такими причудливыми, что в сумерках напоминали сидящего глухаря, и я, обманутый этой иллюзией, несколько раз вскидывал ружьё и прицеливался. Но потом, успокоившись, опускал стволы. Всё же одно из тёмных пятен не было похоже ни на сросшиеся и перекрученные ветки, ни на живое существо, но явно было инородным. Подойдя к дереву вплотную и всмотревшись, мы увидели на высоте примерно шести метров над собой шарообразное, чуть вытянутое, словно яйцо, переплетение веток искусственного происхождения и догадались, что это гайно