Сады Виверны - Юрий Буйда

Голая женщина кормила голубей пшеницей.

Она лежала на боку, закинув правую руку за голову, а левую свесив почти до пола, и свет заходящего солнца, проникавший в зал через высокие окна, мягко обрисовывал ее безупречное тело, золотя холмы, растекаясь по пажитям и сгущаясь в ложбинах. Ее голова, подмышки и лобок были начисто выбриты.

Голуби громко ворковали и клевали зерно, рассыпанное на простынях, подушках, на женской груди, на животе и бедрах, выхватывали пищу из створок розовой раковины, всякий раз заставляя женщину вздрагивать.

Когда я шагнул к кровати, звякнув шпорами, птицы шумной стаей взлетели под купол, с которого взирал на людей разгневанный седобородый Творец, окруженный ангелами в пылающих одеждах.

Женщина легла на спину и разжала левый кулак – сквозь пальцы потекло на пол зерно, к которому из-под купола устремился самый отважный голубь.

Едва я наклонился к ней, как она открыла глаза, а рука ее скользнула в складки одеяла.

– Осторожнее, – сказал дон Чема за моей спиной, – нож!

Но женщина уже замерла, обмякла, словно лишившись сил, и взгляд ее узких глаз, вспыхнувших было адским пламенем, превратился в сонную зеленую воду.

Сейчас и я разглядел рукоятку ножа, спрятанного в складках шелка, и пятнышки крови на руках и груди красавицы.

– Неужели это Нелла? – спросил я в изумлении.

Дон Чема ловко перевернул женщину на живот, чтобы я мог разглядеть цепочку родинок, тянувшихся через ягодицу к бедру и похожих на следы птиц.

– Это она. Заверните ее в плащ и любовно свяжите. И обыщите дом. Поторопитесь – скоро стемнеет.

Он остался в спальне, а мы бросились выполнять приказ.

Здание было полуразрушенным, полурастащенным, полузагаженным: древний мавзолей богатой римской семьи, который много раз перестраивался, превратился в конце концов в жилой дом, служивший в последние годы притоном для отребья.

Десяток тесных каморок наверху, внизу – кухня с огромным очагом и горшками, полными куриных костей, чулан с повешенной женщиной, кипевшей червями, большой зал с топчаном, жаровнями, мольбертами, кусками мрамора и столом, заваленным объедками, бумагами, тряпками, засохшими кистями, и просторная спальня с шестью высокими окнами и широкой кроватью без балдахина, запах экскрементов, пятна крови…

Среди бумаг на столе обнаружилась также книга Авсония Сидонского в латинском переводе, название которой было наспех соскоблено, угадывались только два слова – amor и historia.

Добыча наша оказалась довольно скудной – несколько тетрадей, книга да холст, свернутый в трубочку и перевязанный грязной бечевкой. И никаких следов человека, кровью которого была забрызгана женщина в спальне.

– Поспешим, – сказал дон Чема.

Он взгромоздил связанную женщину на своего коня, мы зажгли факелы и рысью выехали на дорогу, ведущую в город.

Впереди скакали двое самых сильных воинов, позади – двое самых надежных, остальные держались по бокам, охраняя дона Чему, меня, спеленутую женщину, тетради и холст, свернутый в трубочку и перевязанный бечевкой.

Саксонская дюжина – так называли наших солдат. Они входили в охрану кардинала Альдобрандини, но всегда были к услугам дона Чемы. Их итальянский словарь сводился к нехитрому набору слов, относящихся к еде, деньгам и сексу, однако этого им хватало с лихвой. Эти парни плохо владели нашим языком, но очень хорошо – своим оружием, а в Риме это умение ценилось уж никак не меньше жизни.

Их капитан носил прозвище Капата^[2], потому что в разгар драки пускал в ход свою голову, которой мог и убить: вместо лба, снесенного вражеским мечом, у него была толстая медная пластина.

Рим давно не был первым среди городов, золотой обителью богов, воспетой поэтами.

Неделю назад на Корсо, близ церкви Санта-Мария-ин-виа-Лата, средь бела дня был ограблен венецианский посол, карета которого провалилась в яму. Посла и его сундуки с серебром не спасли ни титулы, ни вооруженная до зубов охрана.