Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - Роланд Харингтон

Ну, явился не запылился. Здравствуйте, господин Пеликанов! Нежный поклон госпоже Пеликановой! Привет всей честной компании! Вот, картуз купил. Называется «кепка». Сейчас на очереди треух: хочу быть аутентичным. Неправда ли, я шпарю по-русски будь здоров? Так великолепно болтаю, что в Москве меня многие не понимают. Я ведь говорю на классическом русском языке, который мертвый, как латынь.

Приехал сюда, ибо Фулбрайт расщедрился. Правительство США признало меня суперславистом, и теперь я купаюсь в долларах. Другими словами, получил грант имени сенатора-покойника. Десять месяцев буду в столице-голубице. Прямо не верится! Как кот ученый стану рыскать по архивам, искать неизвестные манускрипты, чтобы книжку про Федора Сологуба сочинить. Помните:

Порочный юноша, я жил один.

Лучшее молодежное стихотворение в родной поэзии. Мать мою, сколько правды в этой пятерке слов!

Всмотритесь в мое ухо: видите, как оно сверкает? Давеча заскочил в чикагский «Нейман Маркус», купил бриллиантовую серьгу и там же в туалете ввинтил ее в мочку, без наркоза. Причем в левую, согласно пословице: «Left is right, but right is wrong».[1]Пословица, правда, не политическая, а половая.

Я сейчас в ажиотаже, во мне высокое напряжение, я в культурном шоке: вчера еще в кровати в своем буржуазном американском доме дрыхнул, а сегодня меня охмуряет дым родины предков.

Даю объяснение. Несколько часов назад прикатил сюда рейсом «Аэрофлота». Зарубежные снобы называют эту компанию «Aeroflop»,[2]но я люблю на ней трястись. Каждый полет — дорожное приключение. Очень колоритные пассажиры, как в поезде. А ручная кладь вообще не из этого мира! Автомобильные двигатели, гидротурбины и прочие агрегаты. Сидишь себе на скрипучем сиденье, стюардессам подмигиваешь, а вокруг задушевные разговоры, ругательства. Милая самолетная болтанка! Весь путь млел от удовольствия, что скоро буду в России. Эка благодать: от Чикаго до Москвы стало рукой подать.

— Но ведь согласно правилам программы Фулбрайта ее стипендиаты обязаны летать исключительно самолетами американских авиалиний.

— В моем случае было сделано исключение на высшем правительственном уровне.

Только ТУ-666 присел на аэродроме, я встрепенулся. L’aigle a atterri![3]Принимай драгоценного гостя, стильная столица!

И вот нога моя ступила на священную землю в виде бетона Шереметьево-2. Я сделал светлое лицо, торжественно нагнулся и послал ей поцелуй.

Пассажиры прослезились.

Ваш гость продолжал вызывать сильные эмоции у окружающих и далее. Проходя паспортный контроль, процитировал стихи Тютчева о непонятности России, чем вызвал улыбку у строгого пограничника. На таможне отказался заполнить декларацию, объявив ошарманенному чиновнику:

— Мне нечего декларировать, кроме моего собрания сочинений!

И действительно, у меня в чемоданах валялись-не мялись десятки экземпляров десятков монографий (плюс запас зимней и летней одежды лучших дизайнеров).

Меня, господина заморского, встречал мой старый знакомец Миша Пеликанов. Я узнал его еще издали по славным седым волосам, которыми он светился в потемках терминала, как ein Stern,[4]если не ein Stein.[5]Когда он увидел меня, то от радости завертел руками, будто пропеллер. Это у него манеризм такой.

Мы крепко, по-мужски поздоровались. Тройные объятия, крики дружбы! Затем вышли из терминала, толкая тележку с томами. Я вдохнул широкой грудью и принялся нюхать сочный московский воздух. Эти бензиновые испарения, эта гарь папирос, эти миазмы потного человечества… Западник только чихать будет, а у меня слеза на глаз навернулась. В сердце отозвалось, в душе откликнулось!

Видите мою кожаную куртку? Называется «Ralph Lauren». Я специально ее надел, чтобы меня принимали за московского мафиози: так безопаснее. Все-таки не в первый раз в России. Знаю, почем пуд лука!

Представляюсь. Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон V. Профессор Мадисонского университета. Мужчина-международник. Мама была русская, отец — американец. Ничего не понимал! Бывало, матушка выпьет стакан водки, захмелеет, сядет за рояль и давай исполнять русские песни. Народные. Очень музыкальная была. Любила слезным сопрано петь про полюшко-поле и сопки Маньчжурии. Я, маленький-удаленький, лежу, умиляюсь, рядом сестренка с куколкой играет. Отец в углу читает «Wall Street Journal» и с изумлением смотрит на жену. А я, пацан паршивый, что с меня взять? Но комок поперек горла все равно вставал, когда матушка бралась за дореволюционные блюзы типа:

Там у реки хромает храм,

В котором Богу душу дам.

Потом любовь придет ко мне,

Но это будет все всуе.

Дорогие хозяева и прочие, вперьте взгляд в мои брови. Вы заметили, что они темнее каштановых волос, которые густо вьются у меня на голове-беде? Это верный признак породы в человеке. И действительно, мать моя происходит из старинного дворянского рода. Avi memorantur avorum.[6]Эстафета поколений. Ее немецкий предок приехал в Россию при Петре Великом и был адмиралом. Гиацинт фон Хакен его звали.

— Простите, но такого адмирала в российском флоте не было.

— Ну, тогда был мичман.

Будучи профессиональным моряком, предок чудесно матерился, хотя по-русски говорил с акцентом. Петр полюбил фон-флибустьера: Гиацинт был свиреп, но справедлив. Вместе со своим царственным патроном адмирал создал русский флот, а потом совершал подвиги там и сям. Разгромил базу татар на Черном море, завоевал остров Бьорнборг в окрестностях Новой Земли. Это была уникальная военная операция. На фрегате «Нимфа» Гиацинт подплыл к острову с отборным отрядом преображенцев, искусно избегая лютые льдины, а затем как был в полной адмиральской форме прыгнул с палубы в воду. Отряд — за ним. Плеск и блеск! Шведы стойко сопротивлялись сосудистому десанту, но лихой прото-Хакен вонзил в гранит Бьорнборга андреевский флаг, а затем погнал противника в задницу до самого Северного полюса.