Папа из пробирки - Дидье ван Ковелер

— Вот! Четыреста запросов, а донор только один! Все это добро — его! Он к тому же сексуальный маньяк, каждый день с утра до вечера дрочит у меня в блоке, и я еще должен спасибо ему сказать!

— Вы только одну женщину оплодотворяли с его помощью?

— Да, месье! В последний год повторяю из месяца в месяц, но ничего не получается!

Он побагровел, скрюченные пальцы вцепились в край стола.

— Вы могли бы, наверно, попробовать и какую-нибудь другую… — предлагаю я.

— У моей больной проблема с овуляцией, — он срывается на визг, — так что же, выставлять ее за дверь? И я не стану оплодотворять весь департамент от этого парня! Мне просто некуда пристроить его продукцию!

Я наблюдаю этот праведный гнев с зарождающейся симпатией.

— В сущности, вы тот же дилер: ваша пациентка покупает месячную дозу, которая вам ничего не стоит; она живет надеждой, а вы знаете, что надежды нет. Но лавочка работает.

— Зачем вы взяли эту карточку? Отдайте!

Пробегаю глазами запись на бежевом прямоугольнике. Она заведует секцией парфюмерии, он — секцией игрушек; он бесплоден, она — нет. Успеваю зафиксировать краем сознания их адрес, прежде чем подвергнуться нападению профессора, который буквально вырывает у меня карту. Еще один псих.

— Это конфиденциальные сведения! Что вы себе позволяете? Здесь больница!

Проглатываю ответ: «Вот как?» Окно выходит на парковку, и я вижу, как Шавру Адриенна-Жанна, проживающая в Бурге по адресу: улица Союзников, 20, усаживает Шавру Симона-Пьера в машину вроде «Фиата», ту самую, что час назад задела крыло моего «Бентли». Забавно. Шавру Адриенна обходит машину, садится за руль. Мелькнуло колено, дверца захлопнулась. Хочу ее.

— А для этой пары вы намерены что-то сделать? — оборачиваюсь я к лысому. — Или будете вечно ждать овуляции вашей постоянной клиентки?

Вспомогательный репродуктивный технолог достает из кармана очки, медленно, стараясь сдерживаться, разгибает складные дужки.

— Месье Фонсине… Дважды в неделю я публикую в местных газетах объявление о поиске добровольных доноров. Но это же Крёз, не столица. Что я по-вашему должен делать? Предложить вознаграждение? Как в Италии или в Америке? Этический долг, месье Фонсине, — вам известно, чего он требует?

— Расходовать бюджет на ремонтные работы?

Он вскакивает как ошпаренный.

— Да! До последнего сантима! И я этим горжусь! Здесь видна вся абсурдность нашей системы! И когда присылают технократа вроде вас, чтобы переложить на человека ответственность за административный идиотизм, ему же осложняющий жизнь, я перестаю что-либо понимать, месье Фонсине, именно так! Да, мне приходится красить стены и менять ковролин каждые два месяца! Не израсходуете бюджет полностью — вам его в будущем году министерство урежет. А завтра какой-нибудь попсовый певец в гуманистическом порыве запишет диск об искусственном оплодотворении, и все помчатся сдавать сперму! Я хочу иметь средства, чтобы справиться с наплывом доноров! Теперь поняли? А я, между прочим, аллергик! От запаха краски у меня астма, а от нового ковролина — крапивница! Валяйте, излагайте все это в вашем отчете и уматывайте в Париж! А меня оставьте в покое! Я болен!

Он бросает на стол сломанные очки. Я выдерживаю паузу и, кивнув, встаю:

— Спасибо.

Ле Галье переводит дыхание, моргая покрасневшими глазами. Беру со стола кейс, указываю на дверцу морозильной камеры, которую он оставил открытой:

— Все-таки уважайте будущего отца.

Вымученно улыбнувшись, он пожимает плечами и закрывает дверцу. Я выхожу, заверив на прощание, что весьма сочувствую его астме, но бюджет отделения будет увеличен.

«Галереи Бономат». Трогательный уголок старой Франции, задрапированный розовым тюлем, — словно сошедший со страниц Золя[4]. Гигантские лестницы, кованые перила, купол с витражами — и убогие торговые секции. Дрянной товар, высоченные цены, неоновое освещение. Над полупустыми прилавками веет каким-то вокзальным духом. Уйма полезной площади пропадает зря: на каждом шагу, скрестив руки, стоят истуканы в униформе сталинского пошиба и вперяют тяжелый взгляд в потенциального покупателя — а тот и без них заранее жмется к стенам, как бы извиняясь за свое присутствие, которое может объясняться только желанием что-нибудь украсть. Шесть часов вечера: надо полагать, здешние часы пик. Сломанный эскалатор разворочен, никто и не думает его чинить. Сложив руки на груди, продавщицы в складчатых полосатых халатах, причесанные волосок к волоску, переглядываются с продавцами в темно-синих блейзерах, на которых вышита буква Б, — те, напротив, держат руки за спиной. Персонала, наверно, вдвое больше, чем клиентов. С ума сойти.

Зато на четвертом этаже — сюрприз. Секция игрушек — чудо да и только, детская мечта, совместившая в себе зоопарк, арсенал, парикмахерский салон, звездные войны и авторалли «24 часа Ле-Мана». Симон Шавру в форменном синем блейзере сидит на плюшевом носороге, безвольно свесив руки и глядя в пол. Вид вроде бы обычный. Но в глазах у него явно плещет река. Я знаю самоубийц: им ничем нельзя помочь, разве что оттянуть последний час, при этом отравив им существование еще и муками совести, — лишь бы наша собственная была чиста. Какой-то малыш в четвертый раз спрашивает, сколько стоит игрушечный автомат, и, разозленный молчанием, целится в Шавру. Прохожу мимо, не замедлив шага.

Парфюмерия начинается за стойкой с велосипедами. Самая популярная секция: считая меня, здесь трое покупателей. Становлюсь в очередь. Пока кто-то платит за имбирное мыло и крем для загара с защитным фактором 12, я спокойно рассматриваю цель моего визита. Еще раз здравствуй, Адриенна. Она сидит вполоборота, в стороне, склонившись над учетной книгой, и меня не замечает. Редко бывает, что женщина просто красива, без умысла, без тайны, как бы сама того не желая. Должно быть, натерпелась из-за своей красоты. Утомительно, когда к тебе все время пристают. Многие и замуж выходят только для того, чтобы это кончилось. Спокойный, чуть меланхоличный вид — такие намеренно подчиняют жизнь однообразным занятиям, в которые можно внутренне не включаться. Мечты о теплых краях, романы про любовь, уютная мансарда, одеяло в цветочек. А может, наоборот: ходит на аэробику, или играет по вечерам в волейбол, или до изнеможения крутится на брусьях. Поди узнай, с таким-то мужем; существует тысяча и один способ сублимации… Она проверяет счета, пряча под сосредоточенностью внутреннее смятение. Звенит звонок, и тут же его перекрывает оглушительный механический голос: пустынный магазин оповещают о скором закрытии. Продавщицы покидают свои места, на ходу расстегивая халаты. Адриенна подводит итог дневных операций, поднимает глаза от книги, смотрит на меня.

— Просим пройти к выходу! — разносясь гулким эхом по опустевшим секциям, настаивает голос из динамика.

— Я вас слушаю, месье.

Она очень бледна. Наверно, говорит себе, что где-то меня видела, но не пытается припомнить, где именно. Хорошо. Что я, собственно, здесь делаю? Утешить Адриенну, смыть ее печаль импровизированным праздником, провести вместе ночь, чтобы облегчить ей бремя унылого замужества, — этого я хочу по-прежнему. Но как достигнуть цели, я понятия не имею. Я ничего не придумал заранее.