Ни стыда, ни совести - Вячеслав Кашицын

— Да… Девять лет назад.

— На похоронах родителей?

— Какая разница? При чем тут она?! И… родители?

— Дело в том, Игорь Рудольфович, что ваша сестра изъявила желание с вами встретиться.

Я испытал странное чувство: боль и сладость одновременно. Ну что ж, пусть увидит меня в тюрьме, хорошее место для свидания.

— Когда?

— Завтра.

— Я… я не знаю.

— Она очень настаивала. Все же вы родные, какие бы отношения между вами ни были.

— А свидание мне разрешат?

— Да, я уже позаботился.

В конце концов, Настя никогда не лгала мне. Кому, как не ей, я могу верить? Я должен знать, что происходит там, во внешнем мире.

Он уже собрался уходить, как вдруг меня осенило.

— Подождите, Сергей… А ведь я в самом деле находился в состоянии аффекта. Всему виной наш пассажир. Ну, этот гастарбайтер, которого мы взяли около Тарасовки. Что с ним стало, кстати?

— С кем? — Адвокат поглядел на меня как-то странно.

— С нашим пассажиром.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. На лице у Грунина проступило выражение уныния и тоски.

— Игорь Рудольфович, мы, кажется, договорились друг другу доверять, — с оттенком обиды произнес он. — А вы…

— Что стало с нашим пассажиром? — Я буквально прокричал это ему в лицо.

Он выдержал мой взгляд. И тихо, почти по слогам, ответил:

— В машине не было никакого пассажира. Только вы и ваша жена. Больше никого.

* * *

— Понимаете, мы взяли его, потому что она… она так хотела. Я был против, но… не решился ей об этом сказать. Такой момент… венчание… понимаете? Он был какой-то странный. Молчал всю дорогу. И внушил мне такую неприязнь, что… Я его возненавидел. Я не знаю, почему это произошло. Он выглядел… Такой, знаете, азиат. То ли таджик, то ли… Гастарбайтер, одним словом. Лицо такое… смуглое. Одет был в брезентовые брюки, клетчатую рубашку. Сказал, что ему нужно до 110-го километра.

— Какого?

— Да, 110-го, в этом вся и штука. Я знаю вы сейчас скажете, что такого на МКАДе нет, но…

Чем больше я вдавался в подробности, объясняя адвокату суть дела, тем больше понимал, что он мне не верит.

— Послушайте, вы, наверное, думаете, что я свихнулся? Я клянусь вам, что…

— Игорь Рудольфович, успокойтесь…

Впрочем, какая разница, верил он мне или нет? То, что я от него услышал, позволило мне окончательно и бесповоротно понять, что это не простая авария. Если раньше я лишь смутно подозревал, что в этой катастрофе что-то не так, то теперь осознал, что все, что со мной произошло, имеет причину; и вопиюще странный характер этой аварии является не только моим оправданием, но и ключом к этой причине.

Адвокат удалился. А я остался наедине со своими мыслями. В эту ночь я не сомкнул глаз. Ходил из угла в угол, поворачивая ситуацию так и эдак, стараясь совместить все странности этой аварии, понять, что могло значить отсутствие Дервиша. Я не притронулся к пище, которую мне принесли. И когда за мной пришли, чтобы вести на свидание, я долго не мог понять, чего от меня хотят.

Теми же длинными коридорами, со звоном ключей и лязгом засовов, меня доставили в комнату свиданий. Она представляла собой помещение, разделенное надвое толстым, очевидно, пуленепробиваемым стеклом. С моей стороны, как и с внешней, было что-то вроде телефонных кабинок без дверей, в каждой из которых стоял стул и был телефон. Меня провели к крайней.

Она уже была там.

Сидела напротив, в каком-то метре от меня, отделенная прозрачной, но непреодолимой преградой. Смотрела на меня во все глаза.

— Здравствуй… Настя.

— Здравствуй, Игорь…

Я охватил ее взглядом: поношенная кофточка, «гусиные лапки» у глаз, седина в волосах… Как же она постарела!

— Зачем… ты пришла?

— Ты знаешь.

— Нет, я не знаю. Не верю, что моя судьба тебя волнует.

— Как… ты?

Она глядела на меня со скорбью.

— Я? Замечательно. Разве не видно?

— Игорь.

— А зачем ты спрашиваешь? Я в тюрьме, меня обвиняют в убийстве. А в остальном все замечательно. Все просто от лично.

— Игорь, я не могу поверить… Неужели она и ты…

— А почему нет? — Я усмехнулся. — Видишь, хоть в чем-то я тебя перещеголял.

Мне было горько.

— Но как ты с ней…

— Насть, я тебя узнаю. Ты не спрашиваешь, как мне тут, верно? Ну, не хочешь знать подробностей? Считаешь, что мне тут самое место? Тебя больше интересует, как я с ней сошелся, да? А ты, наверное, не знаешь, что я вообще человек известный, в узких, правда, кругах? Кругах, так сказать, мыслителей?

Со мной что-то происходило, и я не управлял этим. Я сделал над собой усилие, чтобы успокоиться.

— Зачем ты пришла?

— Игорь, в газетах пишут, что она… что ты… Там снимки, и…

— Настя, я не убивал. Там… не все так просто, но я не убивал. Ты мне веришь?

Она расплакалась. Кто-то, прервав наш разговор, рявкнул: «Без слез! Свидание будет прекращено!» Она вытащила из кармана платок.

— Конечно… Верю…

Она глядела мне прямо в глаза. Выражение ее лица было суровым, совсем как тогда, когда мы еще были близки; моя строгая старшая сестра.

— Настя… Что бы тебе ни говорили, верь, я не убивал, ты же мне все-таки сестра, Настя…

У меня внутри что-то оборвалось.

— Ты за этим пришла? Это хотела услышать?

Во мне боролись злоба и еще какое-то чувство, более сильное, которому я не мог найти названия.

— Я… хотела увидеть тебя.

— И все?

Я вглядывался в нее. Она отвела взгляд.

— Нет… не все.

— Так говори же! Или ты захотела вспомнить то, из-за чего мы поссорились? Или, вернее сказать, мы и не были никогда близки? Ты опять пришла обвинить меня? Как тогда, на похоронах? Или, наоборот, сказать, что то, что было, было, и все же мы брат и сестра, и проявить милосердие?

Я вытер лицо рукавом.

— Настя, я все помню. Я тебе этого… никогда не прощу. И здесь — даже здесь — я не нуждаюсь в сострадании, ясно? Ты пришла помочь мне или себе? Не молчи, отвечай!

— Тебе.

Она взглянула мне в глаза. По щекам ее катились слезы. О да, слезы — это наше семейное.

— Я тебе не верю.

— Игорь, тебе нужно встретиться… с одним человеком.