Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн

столь многообещающая, никогда не видел он в ней ни такого яркого света, ни таких сумрачных теней. Среди нагромождения страстей слушателей объемлет просветленное восприятие окружающего мира; борьба, наслаждение и страдание растворяются для них в его гармоническом звучании. Эти поющие герои сильнее и чище, нежели они сами, и все же это они сами. Так открывается им счастье быть людьми. Их сердца тянутся друг к другу. Между тем как мы… мы…»

— Кто это? пьяный? — спросила, остановившись на следующей площадке, синьора Камуцци, обращаясь к молодому Савеццо.

Тот пожал плечами:

— Маэстро. Человек, который ни о чем не думает.

— Только ради бога, как бы мой муж и адвокат чего-нибудь не услыхали. Они впереди, за углом. Все это должно остаться в тайне, ведь здесь затронута честь нашей первой фамилии. Да и сама Альба — не забывайте, я ее ближайшая подруга, поскольку может быть подруга у бедняжки, которая почти что ушла от мира. Но даже и это не удержало актера. Ибо, не будем обманывать себя, он, конечно, обольстил ее. Благодаря вашим рассказам, синьор Савеццо, мне стало совершенно ясно, что это значит, если на рассвете, когда никто, а тем более лентяй-актер, не покажется на улице, он возвращается откуда-то через городские ворота. — И, услышав, как ее спутник скрежещет зубами, она добавила: — Притом он очень бледен, платье его измято. По всему видно, что у него позади ночь… одним словом: бурная ночь!

— Что мне до этого! — пробормотал Савеццо.

— Как? Или у вас нет сердца? Разве вы не понимаете, что Альбу надо спасти и что именно в вас должна она найти спасителя?

— Я не Иисус, ее небесный жених!

— Синьорине кощунствуйте!.. Однако мы не можем раскрыть глаза ее деду: старик этого не перенесет. Нет также смысла предостерегать Альбу, только безумная может поступать так, как она. Остается одно средство — убрать этого актера. — Она почувствовала, как человек, шагавший рядом, вздрогнул, и быстро прошептала: — Конечно, осторожно, щадя его жизнь.

Они замолчали и замедлили шаг, так как немного пониже их остановился адвокат. Он обратил к противнику выпяченную грудь и предостерегающе простертую руку.

— Я отказываюсь вас понимать, Камуцци, хотя и привык к тому, что вы невесть что городите. Итак, наш спектакль был посредственным и провинциальным? Допустим! Оркестр и хор плохо спелись и сыгрались, исполнители — кто слишком молод, кто слишком стар? Допустим! А «Бедная Тоньетта», этот шедевр маэстро Вивьяни, который заставил весь мир преклониться перед гением нашей расы, — по-вашему незначительный пустячок, балаганная музыка, вульгарная оперетта? Допустим, что вы и в этом правы. Но тогда скажите мне одно: если мы так и будем пребывать в спячке, что станется с коммерцией в нашем городе, с его духовными интересами, с прогрессом?

Так и не закрыв рта, с поднятой головой ждал адвокат ответа. Его противник ухмылялся про себя.

— Спросите лучше, что станется с домогательствами некоторых честолюбцев?

На что адвокат ответил, задыхаясь от негодования:

— Домогательства некоторых честолюбцев, сударь, необходимы для общего блага. Видели вы когда-либо, чтобы возвышение государственного деятеля не влекло за собой возвышение народа?

Он так кричал, что даже капельмейстер его услышал. Но капельмейстер отмахнулся от адвокатского красноречия и повторил вслух со страстью:

— Мы, которым дано черпать из народной сокровищницы, как должны мы любить народ! Узнает ли он себя и в моем творении? Вон снизу, из темного города, доносятся голоса: «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах». Будут ли когда-нибудь мои арии доноситься из каждого переулка, звучать у всех на устах? Назовут ли меня великим за то, что я любил свой народ?.. Боже, все кружится передо мной. Извините, сударь! Сударыня, прошу прощения!

— Не беда, маэстро! Мы охотно пропустим вас вперед. Бедняга, видно, пьян не от вина, а от собственной музыки. Однако я, синьор Савеццо, не предполагала, что вы так малодушны. Как, вы не решаетесь во имя благородной цели сломать несколько виноградных лоз и внушить какому-нибудь крестьянину, что актер, который постоянно кружит около Вилласкуры, нанес ему этот ущерб? Какая легкая и благодарная задача для человека ваших дарований направить руку такого неотесанного мужлана! Впоследствии он и не вспомнит, кто вразумил его. А между тем обольститель получит предостережение — о, ничего серьезного, наши крестьяне — народ не промах, — но вполне достаточное для того, чтобы обезвредить его сейчас, да и впредь отбить охоту увиваться за девушками из лучших семейств. Господь, которому вы сохраните его верную рабу, воздаст вам.

Он сухо засмеялся.

— Для господа я не стал бы рисковать свободой; я жду благодарности не от него, а от вас, милостивая государыня!

Синьора Камуцци вздохнула.

— Зная ваш энергический характер, я так и думала. Ну что ж, если Альбу не отдадут небесному супругу, уж лучше, чтобы она досталась вам, нежели бродяге, который ее погубит. Обещаю, что сделаю для вас не меньше, чем вы для меня. Я кое-что шепну Альбе, что восстановит ее против любовника и бросит в объятия его убийцы. Рассчитывайте на меня!.. Но мы слишком отстали. Я вижу, этот чудак маэстро налетел на моего мужа и на адвоката.

— Ничего, ничего, — кричал адвокат. — Это и вам стоит послушать, маэстро! Это никакой не секрет, а только маленькое объяснение с моим другом Камуцци, у нас с ним давние счеты. Ибо, синьор Камуцци, если мы хорошенько подумаем, то убедимся, что в этом городе малейшее новшество, малейшее поступательное движение, малейшее мероприятие на благо народа возможно лишь вопреки вам — и благодаря мне. Кто противился улучшению проселочных дорог и чьими стараниями этот проект был проведен через магистрат? Кто возражал против того, чтобы наши бедные женщины получили, наконец, прачечную, и кто оказал им это заслуженное благодеяние? Не буду напоминать вам о недавних боях за электрическое освещение и театр. Вы всегда были противником всего нового. Я бы сказал, что вы, синьор Камуцци, воплощенный дух отрицания, тогда как я, адвокат Белотти, гений действия!

— Однако у моего мужа фрак сшит гораздо лучше, — заметила, глядя на них сверху, синьора Камуцци. — Не находите ли вы, что этот адвокат невыносимо вульгарен?

А Савеццо:

— Итак, сударыня, я надеюсь на вас. В случае если бы я просчитался, — он скрестил руки на груди, и она увидела, как напряглись его мускулы, — я уж постараюсь, чтобы актер выболтал все, что ему известно о дамах нашего города.

Она встретила эту угрозу, устремив на него снизу лукавый взгляд и не переставая обмахиваться веером.

— А также о мужчинах? — спросила она вкрадчиво. А потом, открыто улыбаясь,