Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн

— Здоровье — величайшее благо. Учитывая это, я должен был бы, собственно, объявить жестокую войну своей проклятой терпимости ко всему больному и преступному… — Он сделал паузу. — Вот сидит женщина из Гольштинии, белокурая от природы; при наличии всех прочих признаков это называется: «северный тип». Какое могла бы она совершить преступление, чтобы полностью выразить себя? — Снова пауза. — Это кроется и в нас, здоровых людях. Нужно только подойти поближе. Остерегайся своей симпатии к Викки!

Он говорил теперь негромко: уже начинался отлив. Мария все-таки понимала, и как ни пренебрежительно она относилась к тому, что слышала, к этому человеку, который был никакой — ни дурной, ни хороший, — у нее мурашки побежали по спине. Еще не прошло это чувство, как Мария заметила, что из передней кто-то входит. Когда она подняла глаза, гость уже стоял в комнате. Мария выронила из рук работу: внутренне, всем своим существом, она старалась спрятаться. А Бойерлейн — как раз наоборот.

— Ага, господин Кирш! — весело воскликнул он.

Адвокат одним взмахом отмел все необычное. Разговоров с самим собой, таких, какие только что происходили здесь, типичный средний человек, шагавший по комнате, никак не мог бы вести. С протянутой рукой он шел навстречу комиссару по уголовным делам.

— Что у вас новенького?

Два широкоплечих, грузных человека поздоровались.

— Хотите выпить? — спросил один.

Другой ответил:

— С удовольствием. Вы тоже потянетесь к рюмочке, когда я расскажу вам кое-что.

— Как? Опять насчет пропавшего синего камня? По-моему, из этого случая ничего больше не выжмешь.

— У меня другое впечатление. С камня он, вероятно, только начал.

Хозяин подал ликеры. Пришлось принести их сюда в комнату, так как Кирш, несмотря на повторное приглашение, не уходил отсюда. Мария явственно ощущала, как он мерит ее взглядом.

— Выкладывайте! — настойчиво потребовал Бойерлейн, когда оба выпили.

— Ваш шурин опять живет у Адели Фукс.

— Насколько мне известно, он живет у меня!

— Так вы заблуждаетесь. — Кирш понизил голос. — Он там каждую ночь, и от этого у него не делается несварение желудка. Потому что за стеной лежит супруг и умирает. Вернее, в той же комнате: дверь снята.

— Но не думаете же вы…

Шепот смолк.

— Я никогда ничего не думаю, — твердо сказал Кирш. — Я знаю, — подчеркнул он, — что пять дней тому назад этот человек вернулся из поездки в добром здоровье и что мы вскроем его, как только он умрет.

Бойерлейн, видимо, раздумывал…

— Невозможно, — решил он. — Подозрение повело вас по ложному следу. Так далеко мальчик еще не зашел. До этого и женщина не довела бы его. Можете мне поверить. Я женат на его сестре, а они близнецы. — Он прошептал: — Уйдемте подальше! Разве домашняя портниха должна все это слышать?

— Ей тоже невредно послушать, — сказал уголовный комиссар.

После этих слов Мария вынуждена была поднять на него глаза, ничего другого ей не оставалось: слишком явственно чувствовала она, что он ее узнал, несмотря на ее косметическое преображение, — узнал и вспомнил. В своем воспоминании он стоял, как некогда, на том сыром поле. Курт принимал его приказы в боязливой позе, лишь постепенно переходившей в дерзкую. Мария между тем работала, но и за нею наблюдали. Так было тогда. И, вернувшись в настоящее, Кирш уже знал, кто она такая. Он ей даже кивнул!

Впрочем, здесь, при ярком электрическом свете, он впервые предстал пред нею самым обыкновенным человеком. После первых двух встреч он остался в ее памяти скорее как некая безликая сила, нечто вдруг сюда переносимое и столь же внезапно исчезающее. Второе его воплощение, на пашне, было уже менее бесформенно, чем первое, в свете утренней зари над морем. Но и безбрежное небо с плывущими вдаль облаками и переменчивым светом отнимало у незнакомца, являющегося с неведомыми намерениями, значительную долю его обыденности. Здесь, в светлой комнате, дошло, наконец, до того, что у Кирша можно было разглядеть красноватые веснушки на коже и волосатую бородавку.

Мария разгадала, почему он вошел в эту комнату, — несомненно по указаниям Лисси. Он искал здесь Марию и о Курте заговорил главным образом ради нее! Нужно было предостеречь ее от Курта. Но это не все. Ей давали знать, что и она сама на примете у полиции — как воровка, пытавшаяся совершить кражу в универсальном магазине, и как мать ребенка, рожденного от Курта. Если она приехала вслед за Куртом и сидит здесь в комнате у его сестры, значит она, возможно, посвящена в его темные дела — с пресловутым синим камнем и еще более страшные, о которых Кирш завел сегодня речь.

Она на подозрении! Но при таких обстоятельствах человек уже не прячется внутренне, наоборот — он напрягает все силы и вооружается для обороны. Мария по крайней мере, когда ей пришлось, наконец, поднять глаза на комиссара, сделала такое лицо, точно не разобрала ни слова и вообще не понимает по-верхненемецки. К ней сразу вернулось выражение, свойственное ей в ту пору, когда она, казалось, окончательно окрестьянилась. Это было перед тем, как явился на хутор Курт. Тогда от нее оставалось скрытым, что она впадает в полудремоту. Теперь она это делает сознательно и нарочито.

Кирш поднял свои грузные плечи и снова дал им опасть. Этим он достаточно высказался, хотя глаза его были закрыты. Он ей не верит! Но вот, наконец, он вышел с Бойерлейном из комнаты. В соседней они тоже не задержались, скрылись вдвоем в глубине квартиры.

Мария их больше не видела, и от этого отдаленный гомон голосов казался еще менее внятным. Тем сильнее возрос ее страх: сейчас Кирш говорит, конечно, о ее ребенке, они хотят отнять у нее ребенка, потому что она известна как воровка! Она украла ботинки, значит от нее всего можно ждать! Ботинки украдены были для Курта; хоть этого никто не выяснил, доказательства Киршу не нужны, и если Курт совершит новое преступление, Кирш тем скорее сочтет ее соучастницей. Пожалуй, он даже видит в ней подстрекательницу: ведь она старше и сильней.

Постепенно она стала различать голос Бойерлейна, а по временам и слова. Адвокат говорил громче Кирша, он был более возбужден.

— Он пять или шесть недель работает у меня в конторе! Неужели я должен еще каждый вечер сам укладывать мальчика в кроватку? Вы думаете, что он вернулся в Берлин с моего согласия? Там у него что-то приключилось, я не могу выпытать, что именно. Его сестра