Время, чтобы вспомнить все - Джон О'Хара

Однажды утром Энн спросила мать:

— Можно сегодня в клуб меня отвезет Гарри?

— Конечно. Мне он не понадобится, а твой отец в офисе уже много часов подряд. Ты собираешься играть в гольф?

— Нет. Просто поесть там ленч.

— Одна?

— Там всегда кого-нибудь да встретишь.

Энн уселась на переднее сиденье «кадиллака».

— В клуб?

— Нет, в Филадельфию. Мне нужно многое тебе рассказать.

— Ты и вправду говоришь про Филадельфию?

— Зависит от того, сколько времени займет поездка. Езжай помедленнее.

Энн заставила его пообещать, что он не станет прерывать ее, пока она не закончит свой рассказ. Они уже приближались к Филадельфии, когда Энн сказала: «Вот и вся история».

Гарри съехал на обочину и остановился. Он положил руки на руль, уронил на них голову и заплакал. Наконец достал носовой платок и заговорил:

— Я знал: что-то происходит, — сказал он. — Они здорово все замаскировали, но я чувствовал, что ты в какой-то беде. Где сейчас твой муж?

— Я держу свое слово. Я не знаю.

— Ты хочешь, чтобы я его разыскал?

— Нет, — сказала Энн. — Они ему устроят неприятности.

— Неприятности? Неприятности? Что ты собираешься делать? Это все, что я хочу знать.

— То, что я сейчас и делаю. Ничего особенного. Буду жить. Стреляться я не собираюсь.

— Господи Иисусе, девочка моя, даже не говори такого!

И Гарри снова заплакал, но на этот раз плач его прерывался бормотанием и какими-то неразборчивыми фразами, а Энн положила его голову себе на плечо и принялась гладить по лицу. Но как это обычно случается, плач неожиданно прекратился и Гарри глубоко вздохнул.

— Гарри. Дорогой, милый Гарри, — сказала Энн.

Он улыбнулся.

— Дорогой, милый Гарри, весь залитый солеными слезами.

— Поэтому ты и дорогой, и милый.

— У меня с собой трубка и табак. Я, наверное, закурю, — сказал Гарри.

Он принялся набивать трубку табаком, потом зажег ее, и благодаря этим простым действиям на душе у него стало легче.

— Мы с Мариан скопили больше четырнадцати тысяч долларов, не считая шести тысяч в облигациях «Либерти». Тебе надо уезжать.

— Возможно, я и уеду.

— Мы дадим тебе деньги. У них денег не бери.

— Не знаю, — сказала Энн. — Если я уеду, то почему бы им за это не заплатить?

— Нет, они это сделают для успокоения совести. Слишком легкое для них наказание. Они эти деньги не заработали потом и кровью. Выписали чек, и всех дел. Пора им понять, что чеком за проступки не расплатишься. Лучше возьми наши деньги, мы их заработали тяжким трудом и за долгие годы.

— Им это не понравится.

— Возьмешь ты деньги или нет, я ухожу. Я с ними больше жить в одном доме не буду.

— Если ты уйдешь, уйду и я.

— Хорошо, я именно этого и хочу.

— Нет, Гарри, я решила остаться. По крайней мере пока что.

— Почему?

— О… это мой дом, и они мои родители. В нашей семье и без меня несчастий хоть отбавляй. Если я уеду, кому от этого будет лучше? Мне их сейчас жалко. Они начинают понимать, что сделали что-то ужасное, но не знают, как им это поправить. И мне дома ничуть не хуже, чем в любом другом месте. А может, и лучше.

— Есть одна вещь, которую ты им не должна позволить. Ты не должна позволить им внушить тебе, что ты совершила ошибку. Ты, девочка, ошибок не совершала. Это они совершили ошибку. И такую ошибку, что они за нее будут наказаны.

Не успела Энн ответить, как послышался вой полицейской сирены и мгновенно возле левой дверцы машины возникла прикрытая широкополой шляпой физиономия.

— Неприятности? — спросил дорожный полицейский.

— Неприятности, но не вашего сорта, — ответил Гарри.

— Вы владелец этой машины?

— Я работаю на владельца.

— Регистрацию вашего хозяина и ваши права.

Гарри протянул ему и то и другое. Полицейский, не выпуская из рук документы, принялся его допрашивать.

— Вы что, считаете безопасным останавливаться прямо на шоссе?

— Ну, не знаю.

— Вы всегда останавливаетесь на шоссе, когда вам хочется поболтать с вашей подружкой? Я за вами наблюдаю уже минут десять.

— Мы здесь уже десять минут?

— Больше, чем десять минут. Я за вами наблюдаю десять минут.

— Мы не нарушили никаких законов.

— Нет, но если хотите остановиться, почему не съехать с главного шоссе? А вы, юная леди, кто такая? Горничная?

— Да, она горничная.

— Легкая добыча. Ну так что? Поедете, или как?

— Поеду, — сказал Гарри.

Полицейский сел на мотоцикл и снова подъехал к дверце машины.

— Бросай его, крошка. Он для тебя слишком стар.

Полицейский рассмеялся, бросил наглый взгляд через плечо, намеренно с силой нажал на газ, мотоцикл взревел, и блюститель порядка с ревом умчался прочь, радуясь, что на пути домой ему удалось немного поразвлечься.

Эдит Чапин не раз сожалела о том, что семейный врач появился в ее жизни так рано, и мало того что он мужчина, он еще и друг их семьи. Эдит не смущали взгляды и прикосновения доктора — она давно смирилась с его профессиональным беспристрастием, — и ничего нового о ней он уже узнать не мог. Однако у нее были тайны, которые она ему ни за что бы никогда не доверила. У Эдит не было наперсника, с которым она могла бы поделиться, в отличие от Энн, у которой был Гарри Джексон. У нее не было подруги, которой она могла бы доверить не просто какие-то интимные мелочи жизни, а сокровенную тайну. У Эдит были так называемые телесные тайны, функциональные секреты, которые в конечном счете даже и не были тайнами. Они, к примеру, не имели никакого отношения к вожделению. В разговоре с Джозефиной Лобэк или Роз Мак-Генри Эдит никогда не решалась назвать ни одного мужчину красивым. Она редко делилась хоть с кем-то своими тайными мыслями независимо от того, имели они отношение к потребностям и нуждам ее тела или нет. Даже с Джо она взяла на себя определенную роль, которую тщательно выбрала по своему усмотрению и в соответствии с его потребностями, и неуклонно ее придерживалась. Они с Джо могли предаться новым, не испытанным прежде восторгам страсти, но утром, после сна, они ни взглядом, ни словом не упоминали об этом ночном отклонении от обычных супружеских радостей. В разговоре с окружающими они называли друг друга «мой муж» и «моя жена» тоном, в котором звучало наивысшее одобрение их супружеских уз, но одновременно таилось и предупреждение слушателю не пытаться проникнуть в их глубь.