Там, где меняют законы - Юлия Латынина

— Кем был Вадим у Негатива? Быком?

— До бригадира вырос, — сказала девушка, опустив глаза.

— И как… его звали?

Денис почему-то не смог заставить себя произнести слово «погоняло».

— Чиж.

Ольга маленькими глотками пила кофе, сидя спиной к окну, и яркий солнечный свет прорезывал насквозь ее халатик, превращая его в подобие нимба вокруг тонкой, как хрустальная ваза, фигурки. Ольга несмело улыбнулась ему, Денис поперхнулся кофе и поспешно отвел глаза.

— И зачем же Чиж звал меня на свадьбу? Братаном перед братками хвастаться или как?

— Он хотел, чтобы вы ему помогли.

— Чем?

— Не знаю. Уехать отсюда. Он — он не такой был, как все. Мы бы поженились и уехали! Он не хотел в этом дерьме сидеть!

— Так и начинать не надо было, — заметил Черяга.

— А?

— Его никто не заставлял на Негатива работать.

— А где еще? На шахте горбатиться, да? По восемь месяцев зарплату не получать и ждать, пока метан в штольне взорвется? Вам хорошо в своей Москве, там тысяча мест, где работать!

На глазах девушки выступили слезы. Она всхлипнула. Потом ухватила за горлышко бутылку и начала жадно пить. Черяга перехватил ее руку и отвел назад.

— Перестань! Ты и так пьяная!

Ольга выпустила бутылку и заревела в полный голос.

Растерянный Черяга сел рядом на диванчик и обнял ее за плечи.

— Ну успокойся, успокойся, — проговорил он.

— Тебе хоро-шо, — прорыдала Ольга, — ты в Москву уедешь, а мне куда?

Белый халатик сбился в сторону, и Черяга видел теперь тонкий, покрытый бархатным пушком живот и холмики не стесненных лифчиком грудей. Чувствуя, что происходит что-то не то, Черяга попытался отодвинуться, но в этот момент пальцы Ольги вцепились в него с неженской силой.

Горячие женские губы впились в его собственные, и Ольга повалилась на диван. Черяга упал сверху, с ужасом и восторгом ощущая под собой мягкое, податливое женское тело. Женские губы сместились куда-то вбок, нежный язычок защекотал у него за ухом. Черяга попытался отбиться, чувствуя, что, кажется, именно это называется изнасилованием, но тут его губы впились против своей воли в высокую белую грудь с темным пятнышком соска, и все, о чем думал Черяга час назад и даже минуту, было смыто из его памяти, как летний ливень смывает с запыленных улиц грязь и ненужный сор.

* * *

Было уже два часа дня, когда ахтарский предприниматель Ашот Григорян вышел из маленького офиса, располагавшегося позади принадлежащего ему магазинчика. Магазинчик Григоряна был расположен на редкость удобно, в том же здании, в котором располагался районное УВД, и поэтому никаких неприятностей с бандитами или налоговыми органами у Григоряна не возникало. В последний раз, когда новый и неопытный пожарный инспектор пришел проверять магазин и требовать денег во внебюджетный фонд «Пожарник», продавец в магазине вежливо объяснил инспектору, что к директору ему надо заходить с торца.

Инспектор зашел с торца и прочитал значащуюся там табличку, и больше в магазине его не видели. Григорян платил ментам гораздо меньше, чем «крыше», и благодаря этому удачному обстоятельству в короткое время заработал и на новую квартиру, и на новый «БМВ», который и посверкивал сейчас во дворе среди милицейских «канареек».

В магазине громко работало радио, и по радио представитель независимого шахтерского профсоюза называл вчерашний расстрел пикета «провокацией Москвы».

— Вот сволочи! — сказал зам Григоряна, — ведь до сих пор не нашли, кто это сделал! Как вы думаете, Ашот Вазгенович, найдут или не найдут?

Зам Григоряна считал, что его шеф знает ответы на все сложности жизни. Но Григорян ничего не ответил, и зам добавил:

— Вас там какой-то парень спрашивал, сказал, что в два подъедет.

Дверь офиса захлопнулась за Григоряном.

— Не в духе шеф, — констатировал продавец.

БМВ Григоряна стоял под самым окном офиса, и Григорян увидел, как к его машине подкатила белая с синим «шестерка». На «Шестерке» были чернореченские номера и надпись: «ГАИ», хотя ГАИ уже не было, а труженики свистка именовались новым труднопроизносимым сокращением из пяти букв. Из машины вышел невысокий коренастый парень в джинсах и вельветовой куртке.

Прошло минуты две, и в дверь кабинета Григоряна постучали.

— Кто там? — сказал директор.

Дверь отворилась, и на пороге показался все тот же коренастый гаишник. Закрыл дверь и прислонился к стене.

Мент улыбался, и от этой улыбки душа Григоряна ушла в пятки.

— А ведь я тебя засек, — сказал гаишник.

— Что?

— Это ты ехал на «БМВ» в Чернореченск. Туда и обратно.

— А что, в Чернореченск больше ездить нельзя? — спросил, холодея душой, Григорян.

Мент все так же ритмично двигал челюстью. Это был молодой еще гаишник, веснушчатый и вихрастый, с мордочкой, вострой, как у лисы.

— Ищут ведь тебя, — сказал гаишник, — ищут тачку, из которой облаяли пикет. Который потом расстреляли.

— Слушай, — сказал Григорян, — при чем тут я, а? Ну хорошо. Ну ехал я в Чернореченск. Ну обругал пикетчиков. Не приезжал я вечером, вот те крест, не приезжал! Да их до меня двадцать человек, наверно, обматерили.

— Но только у одного из этих двадцати был «БМВ», и только один сказал, что он еще вернется.

— Да злой я был! Ну что я? Я же не бандит.

Мент равнодушно жевал.

— А это ты в отделении будешь доказывать, бандит ты или не бандит. Вся область на ушах стоит, требует найти кто в пикет стрелял. Мне за бдительность повышение будет.

Мент поискал глазами вокруг, и его рука оплела горлышко коньячной бутылки, сидевшей в ящике.

— Хороший коньячок, а? — сказал мент, — можно?

— Лучше не этот, — заторопился Ашот, — вон, я сейчас принесу…

— Смотри-ка — у тебя и коньяк поддельный, а? Акцизные марки на коленке рисовал?

Ашот в ужасе закрыл глаза. Господи, ну зачем, зачем он выматерил этих шахтеров! Он не знал, смогут ли ему припаять убийство двух пикетчиков, — но что он, лицо кавказской национальности, послужит если не козлом отпущения, то дойной коровой для въедливых следователей — это было наверняка.

— Сколько? — спросил Ашот.

— Десять штук.

— Ты с ума сошел. У меня таких бабок нет.

— Ты мне не тыкай, черножопый, — с усмешкой сказал мент, — тебе что, десять кусков жалко? С тебя следователь пятьдесят сдерет, ты еще рад будешь отделаться.

В конце концов сошлись на трех тысячах сейчас, и еще трех — через неделю. Наглый гаишник прихватил ящик с коньяком и был таков.