В раю - Пауль Хейзе

возможно быть счастливым в этом жалком свете. Я хочу любить его не только как хорошего отца семейства и нежного мужа, но так же как великого художника, который заслуживает любовь и восторженное почтение не только своей жены, но и всего остального мира. Теперь же, милый Янсен, будь так добр, брось эти письма в печку и обещай мне никогда более не заниматься подобной корреспонденцией. Я же, со своей стороны, обещаю тебе посвятить дни и ночи размышлению о том, каким образом нам сделаться свободными. Если год пройдет прежде, чем мы добьемся до чего-нибудь путного, тогда я все равно буду твоя. Я не стану смотреть на то, что скажут люди, — Бог будет на моей стороне. Я уже довольно пожила на свете и знаю, что может себе позволить честная женщина и какой ответственности подлежит она за свои поступки.

ГЛАВА VII

Так же и у других героев нашего рассказа улетело, в течение осени, то райское настроение духа, в котором мы их застали в начале нашего знакомства.

Розенбуш по-прежнему ежедневно ходил в свою мастерскую; но проку из этого было немного: он кормил своих мышей, вынимал из футляра флейту, но не играл на ней, а только лишь чистил и смазывал ее и стоял по целым часам перед недавно оконченною картиною Люценского сражения, испуская тяжелые вздохи, вовсе не походившие на победное ликование. Он давно уже приготовил полотно, на котором предполагал изобразить въезд Густава Адольфа в Мюнхен, думая заинтересовать этим сюжетом даже кружок артистов. Но на полотне этом не было проведено еще ни одного штриха. Правда, температура его мастерской была такова, что музам было бы трудно в ней ужиться, по-видимому, в ней должны были замерзнуть и сладостные звуки флейты. Даже мыши, которые по природе своей были более привычны к подобным невзгодам, невесело сидели в проволочном своем домике и, как видно, чувствовали себя не особенно хорошо; между тем как друг и покровитель их, закутанный в средневековой плащ, шагал взад и вперед по комнате, и всякий раз, когда подходил к холодной печке, бросал на нее сердитый взгляд, как на предателя-друга, верного лишь до тех пор, пока его держишь в тепле. Деньги, вырученные за рисунки в «Иллюстрацию», были давно уже израсходованы. Правда, антикварий, вероятно, дал бы ему порядочную сумму за коробку в серебряной оправе, когда-то принадлежавшую генералу Илло; но променять такую драгоценную древность на вязанку дров Розанчик ни за что не решался. Обратиться в таких обстоятельствах к Эльфингеру, у которого самого ничего не было, и открыть ему свое безвыходное положение не позволяла художнику гордость, да притом же это было бы совершенно бесполезно. Когда его заставали расхаживающим взад и вперед по холодной комнате и выражали по этому поводу свое удивление, он всегда отвечал, что слишком полнокровен и не переносит жары. «К тому же, — прибавлял он, — я нахожусь теперь в поэтическом настроении и работаю над эпическою поэмою: «Удивительные любовные похождения шведского капитана с Густавою фон Блазевиц». Занятия поэзиею всегда бросают в жар, если только тень лаврового листа не охлаждает чела, на котором от трудной работы, подбора рифмованных стихов выступают крупные капли пота…»

К обеду он снимал обыкновенно свой плащ и отправлялся к Анжелике, у которой было и тепло, и уютно. Добрая девушка вела по-прежнему трудолюбивый и спокойный образ жизни, продавала один цветок за другим по дешевой цене, но в верные руки, рисовала портреты детей нежных родителей, которые не могли делать больших затрат на художественные произведения, но все же хотели украсить гостиную курчавыми головками своих ребят. Хотя она менее всего имела поводов тосковать о том, что «лето красное прошло», но все-таки она заметно упала духом. Быть может, она сердилась на шалости, бездельничанье и любовные похождения рыжеволосого соседа, который со времени штарнбергской поездки украдкой лишь обменивался со своей возлюбленной взглядами и письмами (отец узнал о штарнбергских приключениях и сделал за это тетушке Бабетте порядочную сцену); или была опечалена горестными обстоятельствами, в которых находилась Юлия. Может быть даже, что заразительный пример ее прелестной подруги пробудил и в Анжелике весьма извинительное стремление к исполнению подобным же образом земного назначения женщины. Как бы то ни было, истинная причина ее грусти оставалась неизвестною. Сама она никогда не жаловалась, а, встречаясь с Янсеном, постоянно даже казалась веселою. Но от Розенбуша не ускользнула перемена в расположении духа Анжелики. Ему приходилось теперь чаще прежнего, и притом в гораздо более резком тоне, выслушивать выговоры за праздное препровождение времени и недостойные мужчины безалаберные его любовные похождения. По этому поводу она высказывала ему такие неприятные вещи, что всякий другой на его месте выбежал бы из комнаты. Он же, вместо того, с печальным видом кающегося грешника поливал цветы, мыл ее кисти и в заключение утверждал, что он чувствует себя как нельзя лучше именно в те минуты, когда она его распекает. «Никогда не буду я так глуп, чтобы исправиться, — говорил он ей, — потому что в ваших глазах я интересен только моими недостатками. Хороших моих качеств вы не признаете, так как терпеть не можете лирических произведений адажио и мышей». Анжелика невольно смеялась, и затем, пожимая плечами, со вздохом прекращала разговор.

Толстяку Эдуарду жилось также не лучше, хотя он чувствовал себя окруженным комфортом и удобствами городской жизни и не был поставлен в необходимость наслаждаться природою. У этого баловня счастья в первый раз в жизни не исполнилось желание.

Это было для Росселя тем чувствительнее, что желание его не принадлежало к разряду недосягаемых, и даже объект желания, по-видимому, давался в руки сам.

До сих пор Россель не имел повода сетовать на жестокосердие женщин. Замечательный контраст ленивой, вялой и флегматической его наружности с энергиею духа и силою ума, выражавшимися в его глазах и речах, и несколько небрежное обращение с женщинами — для самых гордых и избалованных из них казались вызовом, который они обыкновенно охотно принимали с намерением хорошенько проучить толстяка. До сих пор в конце концов победа оставалась постоянно за Росселем. Теперь же впервые встретилось ему в жизни существо, не особенно красивое, без всякого образования, не отличавшееся строгими добродетелями, незнатного происхождения, стоявшее во всех отношениях ниже его, — и что же? Эта странная девушка упорно обнаруживает непреодолимую холодность к нему, Росселю, остается нечувствительной к его сердечным излияниям, к самым настойчивым его ухаживаниям и, в заключение, совершенно ускользает из его рук. По крайней мере ни ему, ни Шёпфу не удалось