Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1 - Иван Сергеевич Шмелев

Ванечек милый мой, обнимаю тебя нежно и ласково. Отдай мне тоску твою, коли она все еще с тобой! Дай сердечко твое послушать! Поцеловать тебя!

Твоя Оля

P. S. Я здорова и хочу ответить Кесу, что вид мой очень изменился с тех пор как он меня видел. Я хороню ем. Пополнела даже чуть-чуть. Иногда розовая. А когда возбуждена, то никто бы не сказал, что я болела, — тогда я вся живая и румяная. Все делаю, чтобы исправиться и стать лучше. Все для тебя. Будь ты тоже «пай»!

Ну, рассмейся же!

P. P. S. У кошки 4 котенка, а наш котишка не при чем, — все чужие! Два в нее, а два тигровые! Котишка «скучный».

[На полях: ] Прочти «Новое слово», № 5 (387) от 18 янв. 1942 г. «Возвращение троянского героя»325.

Пиши!

На яички любуюсь каждый день, — они под образом на полочке у меня в комнатке.

146

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

22. V.42[175]

Ваня, счастье мое! Радостное солнышко! Ванюшка, дорогулька! Сейчас оба письма твои, и мне, и на Сережу! А я так уж истомилась! Вчера дошла до того, что Серову написала! Мне это очень было трудно, зная, как он не любит письма! И плохо написалось. Ваня, откуда это берется, объясни Христа ради: вообразила я, что больше ничего от тебя не получу, что не любишь меня, что уходишь. Я так это ясно видела, что оплакивала даже свое счастье прошлогоднее, когда ты так _о_х_о_т_н_о_ мне писал. Я не сказала Серову об этих думах, но там есть фраза: «со мной не считайтесь». В расчете именно на то, если бы он знал, что ты меня больше не любишь. То я тебя больным видала! Ужасно! Ванька, не мучай меня караимочкой! Чего ты пишешь, что «да и кроме того ее муж ко мне прекрасно относится, а я не прохвост». Мне никогда не важны факты, но двигатель к фактам.

Факт может и не совершиться, но важно то, что внутри. Чуть-чуть не написала «ужасных вещей», о том, что и как можно. Но ты же сам знаешь, что можно, даже в письмах… Я часто рассматриваю и события, и вещи именно «изнутри» и только так даю им оценку. Не всякое «благодеяние» — благо. Важны побуждения к ним. Я знавала случаи, когда из желания «потопить» ненавистную соперницу (безразлично в чем), дамы «благотворили», о них трубили, восхваляли, а на самом деле это «благодеяние» было орудием зла. Но это не о дамах, которые для тебя стараются, не подумай. Это из моего прежнего опыта, в работе и т. д. Но эти «рацеи» не по поводу караимочки. А только «к слову». И утешаюсь другими словами твоими: «место занято». Пиши, что хочешь. Бранись, ревностью мучай, — только не молчи! Умоляю, не молчи! Ты опять неделю не писал… Я не понимаю, как это можно. Я не вытерпела бы целую неделю… Я все время о тебе. И утром не сплю только потому, что жду почту! Ну, не упрекаю! Я тебя так же безумно люблю. Не нужно мне «закрывать глаза», «обманывать себя» и т. д. Молчи, глупый! Пойми, что я тебя знаю! Это ты меня не видел, а я-то тебя ведь знаю! Мне больно, что ты слова няньки приводишь! «Няня» о ком это говорит! Те люди действительно такие, а твоя жизнь для меня — Страсти, я целую все ее удары тебе. Это великий Крестный путь, а не обшаркивание, как это бывает у многих! Неужели тебе это надо разжевывать?! Я тебя страшно люблю и счастлива была сегодня прочесть все то, что ты мне сказал, за что извинился, как за «волнующее». Я тебя вижу, осязаю, чувствую… Ты так мне дорог, близок… Не могу сказать больше, но ты поймешь! Да, я знаю, что ты обнимешь, как никто не обнял, никогда, что ты скажешь, чего я не слыхала! И я… жду тебя!

Я люблю тебя именно такого, каким встретила. Люблю в тебе то, что выковалось жизнью. Как хотелось бы мне в Париж! Каким образом m-me Boudo получает визу? Да, ты показывал бы мне Париж, но меня показывать не стоит. Замухрышку! Но, слушай, я поправлюсь! А после твоих этих писем я совсем здорова! Я хочу жить, работать, писать, для тебя! Я очень хочу жить! Я пополнела даже! Я верну себе и краски! Хочу, чтобы ты меня розовенькой увидел. Я все еще не могу «калачиком», все еще полусидя. Это так неуютно. Ты получил кусочек калачика, розовенький? Или нет? Я послала, от поясочка.

Да, чудное это — «после ливня»! Я так люблю. Хочу пойти в «Wickenburgh» — будто на свидание к своим, к тебе, грезам. Мне «Лик» уже почти дается! Я его буду писать очень просто, не с расчетом на публику, но для тебя. Потому я и медлила тебе о нем писать, чтобы новое рассказать, как незнакомое. Но я сумею! Я не буду думать, что это — повесть или рассказ, а просто расскажу. Сегодня мне был жуткий сон: пустой зал, но я знаю, что там присутствует дьявол. Я видела голову, похожую на врубелевского «Демона»326 (сидящего) с пустыми светлыми глазами. И кто-то внутри меня сказал: «здесь ум, сердце и слезы». И я знала, что это дьявола. Меня сдавило тоской, пыталась я перекреститься. Проснулась. Стала молиться… Фантазия. Но страшно. И много чего еще, тоже удивительного, но не буду тебя томить снами. Я бы хотела спать без снов. Но нет ни единой ночи! Это моя вторая жизнь, и куда более интересная. Ой, что подумалось сейчас… Но лучше не скажу, а ты догадайся… м. б. догадаешься.

Вчера родился жеребеночек — мальчик (увы)! Чудесный! Как красиво! Ничего нет очаровательней этого благородного животного. Но моя лошадка, сердца моего лошадка — это «Мери» и никакая другая!

Ваня, боюсь словами вспугнуть мою надежду: ты пишешь, что м. б. приедешь! Господи, я боюсь верить! Я не выпущу тебя. Я обниму тебя и оставлю у себя долго-долго! Но мама и С. тебя тоже тянуть от меня будут. Сережа меня сколько раз спрашивал, почему я не умею тебя по-настоящему, настойчиво пригласить. «С коих пор ты все „приглашаешь“», — говорит мне. И вот сейчас (он прямо обворожен Arnhem’ом), говорит: «Вот, знаешь, где бы И. С. отдохнуть!» Меня туда тащит тоже. Но я никуда не поеду, тебя буду ждать! Получил ли ты лекарство? Как жалко, что ничего другого не послала