Победитель - Андрей Волос

Резкая графика ранних сумерек быстро превращалась в белые листы, на которых контуры окружающего были обозначены где незначительными вмятинами, где мазками еще более белой краски.

Снег сыпал и сыпал, осторожно штриховал окна и ветви деревьев, с кошачьей вкрадчивостью стелился на тротуары и газоны, безмолвно осваивал кусты, крыши, антенны и провода. Он был столь тих, что казалось, будто сейчас вся земля и весь мир лежит в такой же мягкой тишине, в таком же покое и умиротворении. И куда ни пойди, как далеко ни окажись, увидишь то же самое: белизну снега и присмиревших людей, завороженно следящих за его плавным полетом, за тихим кружением, что наполняет сердца покоем и радостью…

Бронников скептически прочел несколько свежих строк. Они ему не понравились. Он немного прокрутил барабан машинки и перепечатал, исправив самые грубые огрехи. Снова прочел. Ну что ж… Снова прокрутил барабан и снова перепечатал, поменяв местами кое-какие слова. Только пятый вариант устроил его полностью. Он выкрутил из машинки лист и отрезал ножницами нижнюю часть. Криницын называл этот способ работы методом Рекле. Бронников аккуратно провел клеем по обороту и прилепил готовый абзац к предыдущим, уже склеенным. Вот именно, метод Рекле. Ре-кле. «Режь-клей». Очень удобно.

Он уже пришел в себя после того, что стряслось вчера, и даже нашел в этом определенные плюсы. Конечно, с одной стороны, это была катастрофа! Но зато пропажа рукописи подтолкнула ленивый мозг к действию, и, проплутав полночи в лабиринтах отчаяния, под утро он выдал готовое решение, заставив Бронникова еще в полусне рывком сесть на постели.

Да, правильно! Во-первых, переписать то, что уже легло на бумагу, было совершенно необходимо. В той редакции, которая теперь пребывала бог весть где (где-где! в столе у какого-нибудь придурка типа этого Семен Семеныча, вот где!..), судьба Ольги Князевой ему так и не подчинилась. Должно быть, он слишком много знал о ней, чтобы позволить себе фантазировать, и пока еще слишком мало, чтобы опереться на это знание, добиваясь достоверности. И что же делать? — да ничего не остается другого, кроме как начать все с самого начала!

У него самого не хватило бы мужества на такое. Взять — и ни с того ни с сего похерить семьдесят страниц готового текста в угоду своему смутному сомнению? Нет, он бы не решился. А события поставили его перед фактом: рукописи нет! Стало быть, хочешь не хочешь, а надо переписывать! Вот уж спасибо, дорогие товарищи! Вы всегда умели делом помочь художнику слова!..

Но существовало еще одно важное обстоятельство. Даже, может быть, более важное. По мере того как он с усилием продавливал звенящую от напряжения черноту неизвестности, слово за словом освещая то, чего не было видно прежде, становилось очевидным, что судьба Ольги Князевой не вполне исчерпывает содержание романа.

В пару Ольге возникала вторая фигура — фигура дядьки Трофима, Трофима Князева. Она единственная способна была уравновесить и усилить звучание отдельных мотивов. Но Бронникову никак не удавалось, во-первых, осознать истинный смысл жизни и смерти Трофима Князева, то предназначение, ради которого он появился на свет, и, во-вторых, понять, осознавал ли его сам Трофим? И если да, то каково было это осознание?..

Бронников часто размышлял о Трофиме Князеве, мучился, искал ответ — и не находил, и ему казалось, что сам Трофим загадочно и насмешливо поглядывает на него из тьмы забвения, а то еще и добродушно прыскает в усы — мол, думай, думай, дурачина, авось что-нибудь и надумаешь…