Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Мне понравилось слово «побеспокоили», то есть вырвали из состояния покоя.

Кто знает, может, в этих словах было зерно здравого смысла? Ведь мои умелые «ремонтники» так не сумели сказать мне, ни сколько времени этот чужак успел прожить в моей почке, ни с какой скоростью он рос. Может, я мог бы жить с ним до конца своих дней, не будучи располосованным, и без этой выпирающей грыжи.

Вполне возможно, молодой Махадеван не так уж и заблуждался? Еще в Нью-Йорке я прочитал об исследовании, проведенном по требованию Сената. Результаты показали, что почти половина хирургических операций в Соединенных Штатах делается зря; эти совершенно бесполезные хирургические вмешательства стоят жизни более десяти тысячам людей в год. А что, если и моя операция была одной из них?

— В сущности что такое болезнь? — спросил я.

— Форма дисгармонии с космическим порядком, — уверенно ответил Махадеван.

Мне показалось немного преувеличенным, что моя болезнь имеет такие масштабы, но идея явно привлекала. Если так, то мне больше ни к чему ложиться под нож хирургов, накачиваться сияющими жидкостями или возвращаться в лапы Паучихи.

Настали сумерки, и отец Махадевана, вернувшись из клиники, сказал, что, вместо того, чтобы прислать еду с велосипедистом, он приглашает меня на семейный ужин.

Пока мы сидели и ждали ужина, который готовили мать и молодая жена Махадевана, отец решил поговорить со мной о храме. Это его очень заботило, ветхое здание разрушалось на глазах, «пуджари» не было, и, если промедлить с реставрацией, крыша могла в любой момент рухнуть от дождей.

Он рассказал, что много поколений о храме заботилась царственная семья. Потом, когда династия пришла в упадок, эта обязанность легла на плечи местных деревенских браминов. Люди они все были не слишком состоятельные, и отец Махадевана взял на себя нелегкую задачу — собрать деньги на реставрацию храма и жалование для хотя бы одного «пуджари», чтобы он совершал ежедневные церемонии.

Меня познакомили с молодой женой Махадевана. Они были женаты всего несколько месяцев. По существующей поныне традиции невесту ему выбрали родители, и он, казалось, был счастлив.

Ужин был очень простой, мужчины сели за стол первыми, а женщины подавали. Окончив есть, Махадеван передал «тхали» жене, которая, даже не ополоснув его, положила туда свою порцию и присела рядом со свекровью. Та, в свою очередь, тоже преспокойно ела прямо из немытой тарелки мужа. Такое я видел впервые.

— Для них это честь, — объяснил мне Махадеван. — Старинный обычай.

Я представил себе, как передернуло бы европейскую или американскую феминистку от такого зрелища. Наверняка она тут же почувствовала бы себя обязанной приступить к «освобождению» этих женщин, угнетаемых тиранами-мужьями. А потом подумал, что, наверное, ту же самую феминистку очень заинтересовала бы медицинская практика доктора Махадевана, потому что именно такие западные женщины больше других открыты всему новому, менее консервативны, более склонны к «альтернативному» видению мира. Но можно ли принимать одну сторону жизни многовековой цивилизации и отвергать другую? Все это может быть соединено нитями, которые нельзя обрывать по нашему желанию и в соответствии с нашими взглядами. Либо принимать все, либо не принимать ничего — я так себе это представляю.

Махадеван решил во что бы то ни стало проводить меня до больницы. Уже совсем стемнело, фонари не светили, и он боялся, как бы я где-нибудь не упал. Я воспользовался случаем, чтобы узнать по дороге его мнение о курсе Рамананды «Йога и Звук». Может ли музыка оказаться полезной для моих свихнувшихся клеток?

— Конечно. Клетки — они ведь тоже обладают сознанием, — ответил он. — Только ногти и волосы ничего не осознают, поэтому их и можно стричь безболезненно.

В тот вечер мне не сразу удалось уснуть. Нос у меня был заложен из-за синусита, во рту пересохло, в голове крутились обрывки недавних разговоров. Я вновь и вновь возвращался к вопросу, что же такое болезнь? Об этом я уже как-то спросил Лучио Луццатто в Нью-Йорке, а тот уклонился от ответа, сказав, что предпочитает говорить о раке, по поводу которого имеется более или менее четкое представление. Как бы он, ученый, воспринял ответ Махадевана: болезнь — состояние дисгармонии с космическим порядком? Хотя, как знать…

Когда я еще был пациентом Онкологического центра, меня заинтересовала история небольшой общины камбоджийских беженцев, попавших в Америку после того, как они чудом уцелели при кровавом режиме Пол Пота и красных кхмеров. Жили они в маленьком поселке в пригороде Лос-Анджелеса. Многие, в большинстве женщины, внезапно ослепли. Объяснений этому найти так и не удалось. Сто пятьдесят женщин были тщательно обследованы, и выяснилось, что все они клинически здоровы: их глаза передавали в мозг нормальные импульсы света и движения. Но при этом женщины не видели! Возможно, дело в том, что в жизни им уже довелось увидеть слишком много. У них на глазах пытали и убивали их близких в Камбодже, а сейчас, в Америке, они оказались в совершенно чуждой среде. С глазами у них все было в порядке, они просто отказывались что-либо видеть.

Позже, в Индии, на меня произвела впечатление история, описанная в одной из книг Джима Корбетта, знаменитого английского охотника на тигров-людоедов. Как-то вечером он со спутниками разбивает бивуак у горы Тришул, одной из самых высоких в Гималаях. Туземцы из его экспедиции пляшут и веселятся у костра. Среди них и самый старый из слуг Корбетта, его первый помощник на охоте. Внезапно старику становится плохо, он падает без чувств.

— Это дух Тришула вошел в него, когда он открыл рот, чтобы запеть, — утверждают остальные слуги и носильщики. Корбетт отправляет больного в его деревню, потом везет в больницу, в другую, приводит английского военного врача, но все напрасно.

— Чтобы дух Тришула оставил его, старик должен умереть, — говорят люди. Так и происходит, слуга просто не сопротивляется и позволяет себе умереть. Все врачи в один голос утверждали, что он здоров. Тогда что же это было?

С точки зрения тела все было в порядке, но с точки зрения человека как целого, о котором говорил Махадеван, нарушилось равновесие, прервалась космическая связь. Этот человек потерял (причиной был не дух Тришула, а что-то другое) контакт со вселенским сознанием, на котором, по словам Свами, держится мироздание, так мудро устроенное. Это вселенское сознание проявляется в человеке как жизненная сила, как инстинкт выживания.

С точки зрения науки этот аюрведический подход — рассматривать здоровье и болезнь как баланс и дисбаланс, а лечение как восстановление нарушенной гармонии — является нелепостью. А я видел в этом свою правду. Болезнь всегда субъективна, это в первую очередь наш личный опыт, а он у каждого свой. Каждая болезнь — результат нашей жизни, это наша болезнь. Нелепо не признавать этого и считать, что достаточно принять лекарство и беды позади.

Мне нравилась идея «риши», которые считали, что залог здоровья — это прежде всего «правильная жизнь». Но готовы ли мы изменить свою жизнь, далеко не праведную? Измениться — нет ничего труднее. Мы боимся перемен, и никто на самом деле не хочет вносить поправки в собственный образ жизни. Поэтому мы предпочитаем общепринятую терапию; устраняем приступы астмы аэрозолями, аллергии — антигистаминными препаратами, а головной боли — аспирином. Это же намного легче и быстрее, чем разобраться в причинах заболевания. Если бы мы обнаружили, что наши болезни вызваны неподходящим жильем, общением с пошлыми, неинтересными людьми, вредной едой, бессмысленной работой, пошли бы мы на то, чтобы все изменить?…