Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

вас на одну доску с тем пьяницей. Просто хочу показать, что хоть живем и наслаждаемся, а к бедным со всем своим расположением и преисполненная христианских чувств, хоть я и не святоша, как иные прочие, и презираю попов, и неверующая, чтоб…»

Она запуталась в ненужных подробностях. В заключение она приглашала его к себе на костюмированный вечер, который должен был состояться через неделю.

«Итак, я непременно рассчитываю на вас и остаюсь заранее благодарная, преданная вам Бьенэме Мацке».

— Что ж, вы выражаетесь вполне свободно, — сказал Андреас, подымаясь.

Она ответила:

— Это мне даже очень приятно. Уж вы потрудитесь с письмом и на той неделе в среду приводите его сюда, на мою виллу «Бьенэме», и чтобы в трико и на рукавах буфы.

— Приложу все старания.

Он церемонно откланялся и сейчас же пошел к портному Берендту, которому заказал костюм, описанный девчонкой Мацке. Он надеялся, что вытеснит из ее памяти потертый сюртук Кёпфа, представ перед ее очами во всем великолепии ее детских грез. Его план состоял в том, чтобы подменить ее мечту собственными чарами. Чем он хуже других, и почему бы ему не сойти в ее глазах за переодетого принца?

С другой стороны, его бесило, что ему приходится воплощать идеал, который породили прачечная и коробка из-под мыла. Но, чтобы очаровать девушку из простонародья, надо было спуститься до уровня чувств народа. На свежую голову, освободившись от запахов и соблазнительной роскоши ее дома, Андреас должен был признаться, что девчонка Мацке, собственно, совсем не в его вкусе. Земля обетованная прельстила изголодавшегося молодого человека своим изобилием, привычным с детства богатством, плотью, нежней которой нигде не сыщешь, откормленной на изысканных яствах, умащенной дорогими духами, выхоленной неустанным уходом, сохраняемой необыкновенно искусными средствами. А из прорехи на плече у Агнессы Мацке глядели только кожа да кости, как обычно у бедняков. К двадцати пяти годам у нее будут морщины. Но эта тощая и уже тронутая тлением юность зажгла последнее пламя в потухшем взоре Туркхеймера! Это неспроста. Слова великого мужа: «Такой молодой человек — вы еще многого не понимаете» — растревожили честолюбивого Андреаса. Он действительно полагал, что его долг — пополнить свое светское образование связью с Бьенэме.

Представ перед зеркалом, он остолбенел от изумления: голубой атласный кафтан, невероятно пышные рукава с желтыми прорезями, штанишки буфами и белоголубое трико. Он надел голубой плюшевый берет на белокурый парик с длинными локонами, прицепил шпагу и накинул на плечи серебристо-голубой короткий плащ. Господин Берендт выбрал самые дорогие ткани; аграф на белом султане был с настоящими бриллиантами. Андреас подумал, что это — предел сказочного очарования и что даже в пору расцвета чувственных радостей едва ли бродили по земле более прекрасные юноши.

В вечер костюмированного бала он несколько замешкался дома, ему пришла в голову мысль об Адельгейде. Потрясенный, опустился он на стул. Так вот она, давно предвиденная минута, когда художник во имя высших целей отстраняет прискучившую возлюбленную. Ах! Пусть цепляется за него эта плачущая женщина, ей не удержать его. Он еще раз приложил к шелковистым усам горячие щипцы и отправился на бал.

В гостиной было пусто, зато в обитом красным штофом зале, казалось, гуляло несметное множество празднично разодетых гостей. Зеркала, расположенные одно против другого, создавали иллюзию бесконечной анфилады комнат, где, насколько было доступно взгляду, мелькали переливчатые шелка, прозрачный газ и нежное кружево на тяжелом бархате. Ослепительные женские плечи, яркие платья, блеск глаз, драгоценности, горящие синими, желтыми, красными, зелеными и фиолетовыми огнями, тонули в мерцающей дали, точно в огромном букете цветов, искрящихся электричеством.

Уже с порога стал он искать глазами хозяйку дома. Пребывая в непривычной для себя неподвижности среди вертящихся пар, она стояла около толстого господина, которому как раз в эту минуту высунула язык. Андреас скоро понял, в чем тут дело. Ее полуобнаженную грудь обвивал только серебряный поясок; начиная же от живота, девчонка Мацке была засунута в покрытый блестящей чешуей футляр, удлиненный конец которого завивался в крутые кольца и волочился за ней по полу. Внизу из маленького отверстия высовывались ноги, и Андреасу представлялось загадкой, каким образом рассчитывала она ими пользоваться. Но чуть только девчонка Мацке заметила присутствие сказочного принца, как сейчас же, явно волнуясь, принялась подвигаться к нему крошечными, торопливыми шажками. Она балансировала руками, так что несколько золотых браслеток, дребезжа, скатились до самых подмышек. Спеша опередить спутанные ноги, она подалась всем корпусом вперед. Пряди волос, в которые были вплетены большие голубые звезды цветов, извивались, как огненные змеи, вокруг острых плеч Бьенэме.

Она оттеснила его обратно в зеленую гостиную и заперла за собой дверь. При этом она ни на минуту не спускала с него глаз, словно боясь, как бы он случайно не ускользнул, будто прекрасный сон. Она любовалась им, оробев от счастья.

— Так это взаправду вы? — спросила она дрожащим голосом. Но сейчас же запнулась.

Андреас ответил:

— Это я, прекрасная Мелузина.

— Да ну?

Она уставилась ему в самое лицо. И вдруг подбоченилась:

— Бросьте дурака валять! Это совсем не вы!

— Я, сказочный принц Фортунато, собственной персоной, — уверял ее Андреас с рыцарской галантностью. Но он не мог преодолеть ее гнев и разочарование.

— Я скажу вам, кто вы такой: прохвост вы, вот вы кто, коли хотите знать!

Он вытащил ее письмо, засунутое за крагу перчатки.

— Получите обратно вашу грамоту, прекрасная дама. Я не мог передать ее монарху, к которому вы меня посылали. Он не зарегистрирован в полицейском участке.

— Так вы думали, Бьенэме можно надуть и всучить ей вместо сказочного принца собственную свою дурацкую личность? Да не на такую напали!

— Прекрасная Мелузина, разрешите мне…

— Нечего вашей Мелузиной тыкать! Запрещаю вам всякие намеки. Да что вам в голову взбрело, мальчишка!

Он отшатнулся; он не ожидал, что еще раз услышит из женских уст ужасные слова белобрысой кельнерши из «Кафе Ура». Она задела больное место, и он возмутился.

— В конце концов я в праве одеваться как мне угодно, — сказал он.

Она презрительно рассмеялась.

— Ишь и лицо нарумянил. Я бы вас вон выгнала из моей виллы «Бьенэме», да только я к вам холодна как могила, — плевать, оставайтесь.

— Покорно благодарю, — ответил он и последовал за ней.

Прошло немало времени, пока она в своей картонной клетке добралась до залы. Там она крикнула пронзительным голосом:

— Дорогу его величеству! Сюда пожаловал сказочный принц Фордыбака!

— Фортунато, — скромно поправил ее Андреас.

Кафлиш из «Ночного курьера» подбежал к ним, напевая:

— «Ты здесь, но уже вечереет!»

Он был в живописном разбойничьем