Цветы осени - Ариэль Бюто

— Да, бабуля?

— Я беру малышку в город. У нее не осталось чистой одежды.

В ответном молчании Луи заключена уйма вопросов, которые он не может сформулировать. В конце концов он говорит, что выбрать девочке одежду можно и без нее.

— Нет, нельзя! — возражает Жюльетта. — Ей уже пятнадцать, самое время учиться кокетству.

— Можно подумать, ей это что-то даст, — бурчит Луи и мгновенно краснеет от стыда. Он так расстроен, что не решается сказать, как больно его ранит чужое любопытство.

Не стоит волноваться из-за чужих людей. Все в Бель-Иле знают, кто такая Анна и как она выглядит. Жюльетта может спокойно катить инвалидную коляску по улицам и останавливаться перед витринами магазинов, не боясь любопытства прохожих. Ее так лихорадит от собственной немыслимой храбрости, что она вообще не замечает окружающих.

Жюльетта заплела волосы Анны в тощую косицу, надела на нее темно-синюю курточку.

Легкие, воздушные одежки в витринах магазинов рождают вожделение в сердцах девочек-подростков, стоящих на пороге первого флирта, первой вечеринки или любого другого из «первых разов», украшающих жизнь совсем юных созданий.

У тебя тоже будет свой «первый раз», моя красавица. И плевать, если он же станет и последним. Мы в любом случае это отпразднуем! Ну, вперед!

В магазине суперпрофессиональная продавщица обращается с Анной как с обычной клиенткой — задает вопросы, интересуется ее мнением. Жюльетта не вмешивается, пытаясь разглядеть на лице девочки улыбку согласия или равнодушный взгляд.

— У вашей внучки совершенно сформировавшийся для ее возраста вкус! — восхищается продавщица. — Красный ей невероятно идет.

Анна и впрямь проявила живейший интерес к этому цвету, который никогда прежде не носила. Ее щечки заливаются румянцем удовольствия, когда Жюльетта показывает ей пакет с обновками, при виде которых побледнела бы от зависти любая малолетка. Но самую большую гордость составляют надетые с помощью продавщицы красные брючки и белые кроссовки. Анна, конечно, понятия не имеет, как нужно одеваться, но она чувствует: готовится нечто особенное, и ее новый наряд — часть этого «особенного».

Пьер не удивлен их визитом. Ему хочется считать это счастливым предзнаменованием, он склоняется перед девочкой в поклоне, касается губами ее влажной руки, говорит, что она удивительно элегантна. Никто никогда не говорил с Анной как с нормальным человеком, а Пьер к тому же впервые отдал дань ее женственности! Жюльетта готова разрыдаться от счастья.

— Могу я напоить вас чаем? Или кофе? У меня осталось миндальное печенье.

Он ставит на огонь чайник, а Жюльетта не решается признаться, что Анна не способна ни пить, ни есть, как все люди. Вдруг она начнет плеваться?

Что ж, так тому и быть! Пусть сразу правильно оценит ситуацию. Не хочу больше предаваться пустым мечтам. Когда он осознает всю степень ее «выпадения» из мира нормальных людей, сразу прекратит разговоры о поездке. Я двенадцать лет боролась за то, чтобы ее не заперли с психами. И не пущу коту под хвост затраченные усилия из-за блажи посмотреть другую страну.

Пьер возвращается с чашками и печеньем. Он вывозит коляску в зимний сад и усаживается между Жюльеттой и Анной.

— Вы очень похожи на свою бабушку, мадемуазель. Но… вы мне позволите называть вас по имени?

Анна улыбается в ответ и выглядит очень достойно, несмотря на бессильно сгорбленную спину.

— Чашечку чая?

— Она его никогда не пьет, — вмешивается Жюльетта, обескураженная и одновременно очарованная отношением Пьера к внучке.

— Ничего страшного! Все когда-нибудь случается впервые! — возражает Пьер, наливая чай в чашку Анны.

Впервые! Любая, самая незначительная деталь может стать решающей, даже чашка чая, — при условии, что она первая в вашей жизни! Анна так и не сделала первых шагов по земле, не произнесла своего первого слова, но сегодня у нее впервые появилось право на «первый раз», и случилось это в доме первого постороннего мужчины: раньше она «общалась» только с отцом, дедом и врачом, а они «вспомогательные», не такие, как Пьер.

Пьер чувствует особую прелесть переживаемого момента, хоть и не понимает, с чем она связана. Он действует наугад, ведомый безошибочным инстинктом. Не дожидаясь подтверждения того, о чем догадывается — Анна никогда не сумеет взять чашку сама, — он поит ее с ложечки, терпеливо и деликатно, рассказывает, откуда привезен этот изумительный чай, и — о чудо! — она не выплевывает. Вначале Жюльетта слегка напрягалась. Она столько раз воображала, как Анна загадит рубашку Пьера, что невольно ждала, даже надеялась, что это случится — и наваждение рассеется. И она наконец тоже избавится от наваждения. Но ничего подобного не происходит. Анна впитывает слова Пьера и пьет чай.

— Немного шоколадного печенья?

Все было так хорошо! Зачем нарываться на осложнения? Возможно, он ее испытывает, хочет понять, насколько ее хватит. Я не должна была привозить сюда Анну. Безумная идея — считать, что она имеет право на толику счастья. Я обрекла ее на осмеяние. Она ничего не поймет, но я никогда не смогу взять ее с собой. И девочка будет страдать, потому что узнала радость общения. Боже, что я наделала…

Катастрофа! Анна закашливается и выплевывает кусочек печенья, который Пьеру удалось протолкнуть ей между зубами. Что он себе вообразил? Решил, что, если сделает вид, будто ничего не замечает, девочка станет нормальной? Что он могущественнее природы и врачей, вместе взятых? Ну почему мужчины так самонадеянны?

— Довольно! — гневно восклицает Жюльетта. — Ты прекрасно видишь, что она не умеет есть, как все люди!

— У вас есть полное право не любить шоколад, — очень спокойно говорит Пьер, обращаясь к Анне.

Он вытирает ей губы и целует руку.

— Я буду очень счастлив стать вашим другом, — добавляет он.

Глаза Анны сияют так ярко, что Жюльетта говорит себе: в конце концов, малышка и правда может не любить шоколад.