Том 3. Верноподданный; Бедные - Генрих Манн

которой, однако, надо было знать. Между всеми существовала какая-то связь; и хотя все происходило только на словах, этих людей всюду подстерегали какие-то опасности и непреодолимые трудности. Послушать этого господина с дорогой сигарой во рту или ту даму, увешанную драгоценностями, так кажется, что для них жизнь не в жизнь.

— Но почему? Чего им не хватает? — допытывался Бальрих.

Однако Лени уже нашла объяснение:

— Это у них душевный зуд, они щекочут друг другу нервы.

При этих словах она язвительно рассмеялась, и Бальрих тоже. Дама слева, похожая на Эмми Бук, наклонилась и зашикала ему в лицо. Лени в отместку ответила ей тем же. Брат и сестра потихоньку смеялись над соседкой, пока не кончился второй акт; дама поспешно удалилась.

Ее бегство развеселило Карла и Лени.

— Хороша я? — спросила Лени и прошлась перед ним в этом платье, которое было точной копией с туалета богатых дам; слегка отставив руки и откинув голову, неторопливо и плавно покачиваясь, она прошлась перед ним, будто по Гаузенфельду в воскресный день, когда все ее поклонники были на улице. Брат рассмеялся. Хороша ли она? Разве в этом могло быть сомнение? Стройные бедра и колени, обтянутые платьем, затканным серебристыми цветами, пышная грудь, горделиво вздымавшаяся под пеной кружев и фальшивыми жемчугами, а лицо — никогда еще не играл на нем столь вызывающий румянец! Брат шел с ней рядом, гордо подняв голову, и невольно раскачивался в такт ее шагам. Несколько гусынь, плывших им навстречу, пытались состроить презрительную гримасу, а сопровождающие их гусаки — загоготать. Но брат грозно сдвинул брови, выставил локти, и те молча прошли мимо.

Сестра сказала:

— Пойдем выпьем пива. Я угощаю. Та вон старуха с массированным бюстом явно имеет виды на тебя. Они думают, что ты у меня на содержании. Ты мог бы сделать карьеру.

В ответ брат залился беспечным смехом.

— Мы должны стать такими же подлыми, как они, — сказала сестра, когда они ходили по фойе, среди зеркал и богатой публики. — Ты хочешь изучить их право, чтобы отнять у них потом богатство. Ведь и я веду себя так же, как их собственные жены. Племянница генерала…

— Анклам?

— У той коготки поострее. — И она беглым взглядом окинула свои накрашенные ногти. — Таких счетов, как за нее, клянусь богом, он за меня не оплачивал. В наказание себе я стащила у него квитанции и иногда любуюсь ими.

Второй звонок. Публика схлынула, остались только брат с сестрой. И вдруг он увидел, как задрожали ее накрашенные губы и светлая капля блеснула на темных ресницах. Она схватила его руку, словно моля о помощи. Этот трепет, прерывистое дыхание, торопливость движений — все говорило об одном: она любит Горста Геслинга. Что бы она ни делала, что бы ни вышло из нее — всему виною этот человек. Только его она любила, из-за него ее сердце теперь полно ненависти.

Как схожи их судьбы! Это страшное предзнаменование! Молча, прижавшись друг к другу, прошли они поспешно по коридору и добрались последними на свои места. И тут сестра снова спросила его:

— Ты все еще сердишься на меня?

Но на этот раз он услышал в ее вопросе и другое: «Теперь, когда ты видишь? Теперь, когда ты даже предвидишь, на что я обречена?..»

Брат сжал ее руку. А на сцене герои уже изображали глубокую скорбь после всех пережитых страданий, которые так трудно было понять. Да и стоило ли задумываться над этим? Моя сестра любит богатого. Она принадлежала ему. Но он бросил ее, потому что она бедна… И вдруг у него вырвалось:

— Пусть он женится на тебе. Иначе…

— Иначе — что? — Она улыбнулась своей всепонимающей улыбкой. — И я уже хотела застрелить его… сегодня утром. А вечером я здесь. Вся жизнь — игра, — бросила она небрежно.

Он строго посмотрел на нее.

— Но мы не позволим им играть нами. Пойдем! Ты должна вернуться домой!

— А ты, разве ты вернулся бы на фабрику? Я уже не могу стать такой, как Малли.

Он попытался возражать, но она прервала его:

— Женись на Тильде!

Он стал уверять ее, что непременно женится, но она, казалось, уже не слушала.

— Вообще мы можем пожать друг другу руку. — И она надменно протянула свою. Он сердито отвернулся, и не успели они опомниться, как спектакль кончился.

— Что ж, — воскликнула Лени, — актриса на самом деле утопилась?

— Да, в меховой шубе, — ответил Бальрих, — чтоб не озябнуть.

Он-то знал, как люди топятся; но богатым это не под силу…

Когда брат и сестра поднялись со своих мест, Бальрих заметил на местах под ложами ту самую даму, которая напомнила ему фрау Бук. Она убежала от них и теперь, оставшись одна в безлюдном зале, все еще смотрела на опущенный занавес. И хотя они прошли совсем близко от нее, она их не заметила. Ее глаза были закрыты, и по щекам катились слезы.

Он усадил Лени в такси. На прощанье она сказала ему:

— Что ж, было очень приятно. Все-таки разнообразие. А ты не поедешь со мной?

Но так как брат отказался, Лени опять смиренно проговорила:

— Ну, в другой раз. Значит, не судьба.

Она почему-то медлила. Заглянув ему в глаза, она, наконец, сказала:

— Знаешь, если тебе когда-нибудь понадобятся деньги… — Но, прочтя ответ в его глазах, быстро добавила — Хотя только вчера у меня был судебный исполнитель.

Она рассмеялась. И чтобы облегчить ее душевную боль, рассмеялся и он. Тогда Лени уехала.

Бальрих один побрел домой, в Гаузенфельд. Морозный ветер обжигал ему лицо. «Почему та женщина плакала, — размышлял он, — ведь в пьесе утопилась молодая? Или она плакала оттого, что в молодости сама едва не поступила так же, а может быть, напротив, пожалела, что у нее не хватило мужества на этот шаг? Чего ей недостает? Судьба не дала ей счастья, хоть она и богата? Их мир совсем другой. Он недоступен моему пониманию. Одно мне ясно: и они там страдают; значит, неправда, что они живут в счастливом неведении, что их жизнь сплошной праздник. Что бы они ни делали и как бы ни поступали, если они страдают, то даже для них — это оправдание, и тебе теперь будет труднее желать их гибели».

Мысль эта глубоко потрясла его: «Теперь ты знаешь, что ближние покинули тебя и что тебе невозможно слиться с ними воедино. Ты понял уже, что победа, — та победа, ради которой ты живешь, сомнительна и ничего не даст. Ты знаешь, что борьба не сделала тебя лучше. Тебе пришлось