Лучшее лето в ее жизни - Лея Любомирская

Франсишка, как всегда, появляется совершенно бесшумно, и дона Карлота еле сдерживает раздраженное восклицание. Конечно, она не делала ничего такого, что нужно было бы скрывать от прислуги, но все же… неприятно, когда, задремав в кресле, вдруг просыпаешься оттого, что на тебя уставились маленькие тусклые глазки горничной.

– Я, кажется, уже неоднократно просила вас не подкрадываться ко мне, – льда в голосе доны Карлоты с лихвой хватило бы на то, чтобы в разгар лета заморозить судоходную реку Доуру, и еще осталось бы для муниципального катка.

Но Франсишка нечувствительна к интонациям. На ее туповатом лице – обычная смесь сосредоточенности и безмятежности.

– К вам сеньора Пештана, сеньора. Прикажете провести ее сюда?

Дона Карлота еле слышно шипит сквозь стиснутые зубы. Мадалена Пештана не нерадивая прислуга, ее не отхлещешь по щекам и не вышлешь из комнаты. Простая, невыносимо простая и недалекая, примитивнее Франсишки, вульгарнее кухарки Алзиры, Мадалена Пештана не оставляет дону Карлоту в покое, являясь без приглашения, запросто, «по-родственному». По-родственному! Дона Карлота нервно сжимает и разжимает сухонькие кулачки. Прошло двадцать два года, а она до сих пор не понимает, что за помрачение на нее нашло, когда она дала согласие на брак своей единственной дочери и наследницы Армандины с этим прохвостом, мальчишкой механиком Антониу Пештаной. Хотя что она могла поделать? Достаточно некрасивая, чтобы дорожить любым проявлением мужской благосклонности, и достаточно избалованная, чтобы получать все, что ей захочется, Армандина пригрозила, что убежит со смазливым мошенником, если мать не разрешит им пожениться.

– Какое счастье, что вы, мой друг, не дожили до этого позора, – шепчет дона Карлота, обращаясь к висящему на стене портрету военного в орденах. Покойный генерал Орасиу де Меллу отвечает ей злобным – точь-в-точь как при жизни – взглядом.

Дона Карлота прерывисто вздыхает. Прохвост Пештана оказался, в конце концов, не таким уж никчемным типом. Судя по письмам, которые дона Карлота получает из Анголы, бывший механик прекрасно управляется и с фабрикой, и с шахтами, и с хлопковыми плантациями, а довольная Армандина сидит дома и рожает детей. Вот только эти бесконечные беспорядки… И хотя дона Карлота верит в непоколебимую мощь португальской армии, на душе у нее неспокойно. Хорошо бы, думает она, Армандина забыла наконец скандалы двадцатилетней давности и вернулась домой вместе с детьми. В конце концов, дона Карлота имеет право хотя бы познакомиться с внуками. А пока из семи дочерей Армандины она знает только самую старшую, Инеш, которая воспитывалась здесь, у бабушки. Строгое лицо доны Карлоты смягчается. Инеш, конечно, взбалмошная девчонка, чего стоит ее давешняя выходка в PIDE,[30]но она – настоящая де Меллу. Покойный генерал бы ею гордился.

– Прошу прощения у сеньоры…

Дона Карлота, совсем было погрузившаяся в приятные мысли о внучке, вздрагивает.

– Да-да, Франсишка, – говорит она торопливо. – Я помню, Мадалена Пештана. Проводите ее в оранжерею, я сейчас туда приду.

* * *

«Что за дурацкая мода, – думает Алешандра Суареш, машинально постукивая десятисентимовой монеткой по прилавку, – украшать витрины мясного отдела цветами и фруктами? Ей-богу, окорокам и сосискам совершенно не идут зеленые венки, да и апельсины тут выглядят как-то неестественно».

* * *

– Доночка Карлоточка, дорогая! – Мадалена смачно чмокает дону Карлоту в обе щеки, обдавая ее густым запахом духов – слишком тяжелых, чтобы использовать их днем. Дона Карлота кривится, как от зубной боли, но Мадалена этого не замечает. Она страшно возбуждена, ее круглое лицо пылает, и все три подбородка мелко трясутся. Ей явно не терпится поделиться какой-то новостью, но она побаивается суровой родственницы.

– Да вы присаживайтесь, дорогая. – Дона Карлота подбородком указывает Мадалене на плетеное кресло и сама садится в такое же. – Франсишка!

– Kофе, сеньора?

– Да. И поживей.

Мадалена возится как курица, пытаясь усесться поудобнее, но изящное плетеное креслице слишком мало для ее могучего зада. Она с тоской думает, как хорошо было бы сейчас сидеть в гостиной на мягкой софе и пить ледяной лимонад, но в доме доны Карлоты не принято спорить с хозяйкой.

«Я такая же, как она, – бубнит в голове у Мадалены чей-то голос, подозрительно напоминающий ее собственный. – Я ничуть не хуже, мой старший брат женат на ее дочери, я прихожусь родной теткой ее внучке. Какого черта я боюсь эту вяленую индюшку? Кооооооофе… а если мне охота мятного лимонада?!»

– Вы в порядке, дорогая? – голос доны Карлоты – смесь льда, меда и яда. – Вы такая красная, может, вам не стоит пить кофе? Хотите, я велю Франсишке сделать лимонад?

При слове «лимонад» Мадалена судорожно сглатывает и мотает головой.

– Нет-нет, я с удовольствием выпью… эээ… горячего кофейку!

Подоспевшая Франсишка подает ей крошечную чашечку. Чтобы побыстрее покончить с неприятным ритуалом, Мадалена делает большой глоток… и разом обжигает рот и горло.

Дона Карлота с интересом естествоиспытателя смотрит, как по пухлому, еще более покрасневшему лицу родственницы текут слезы.