Пути памяти - Анна Майклз

У меня защипало в глазах.

– Не переживай, мой милый. Атос похож на его любимый известняк. Море может пробить в нем пещеры, промыть в нем дыры, но он живет себе и живет.

По дороге домой мы видели на стенах большие надписи, сделанные черной краской: V – «мы победим» или M – «Муссолини – дерьмо». Костас объяснил мне, почему никто не хочет стирать эти символы. В годы оккупации делать надписи на стенах надо было быстро, это требовало большой смелости. Если немцы ловили человека, расписывавшего стены, его расстреливали на месте. Достаточно было успеть написать лишь одну букву – она была как плевок в глаза оккупантов. Лишь одна буква могла значить жизнь или смерть.

Мы прошли церковь, и Костас сказал, что как раз на том месте, где мы стояли, вспыхнуло восстание в первый раз, когда Евангелие прочли на народном просторечии.

– Они, что, думали, Господь понимает только высокий стиль?

– Да, мой дорогой, именно так! А когда на разговорном языке впервые поставили «Орестею», – добавил Костас, – некоторые зрители потом скончались в ходе бесконечных словопрений.

На Закинтосе стояла статуя Соломоса. В Афинах были Паламас и художники, писавшие на стенах, их героизм проявлялся в языке. Я уже знал разрушительную силу языка, его способность про давать забвению и погружать в небытие. Но поэзия – это способность языка к возрождению в памяти: именно этому учили меня и Атос и Костас.

Атос работал в Англии, Франции, Вене, Югославии, Польше – там, куда его влекла интересней работа. Коллеги особенно высоко ценили два его качества: разностороннюю эрудицию и высочайший профессионализм в области сохранения затопленного дерева. Но причиной, по которой нас пригласили в Канаду, была соль.

Я как-то узнал, что интерес Атоса к антарктическим путешествиям Скотта[64]был не совсем бескорыстным. На самом деле он сам подумывал об участии в этой экспедиции, потому что учился тогда в Кембридже, и, как многих уроженцев теплого Средиземноморья, его влекли полярные мотивы. Но в то время Атос только что женился – он так и не поехал в Лондон, где Скотт набирал участников экспедиции. Потом он никогда об этом не жалел, потому что, как показало время, им с Еленой было суждено прожить вместе всего пять лет до ее кончины. Вместе со Скоттом отправились два геолога – Фрэнк Дебенхэм и Гриффит Тэйлор. В ту пору, когда Атос жил в Кембридже, он не был знаком ни с Дебенхэмом, ни с Тэйлором. С Дебенхэмом Атос встретился позже, в годы Первой мировой войны. Дебенхэм был тогда в Салониках и узнал, что Атос собирается прочесть лекцию о соли. Дебенхэму довелось много путешествовать, он многое повидал и знал, что творится в сердцах людей, заброшенных в опасные места, и теперь он сидел под свисавшим с потолка вентилятором в замкнутом пространстве маленькой аудитории, взволнованный тем, как Атос рассказывал о близких им двоим ионных связях. Соляные камеры, как плотный туман на черной земле. Рудокопы, любители, море, просоленное этим древним вкусом. Высоченные соляные холмы в Таикане, затвердевшие соляные лепешки, которые служат в Каин-ду[65]разменной монетой.

В межвоенный период Дебенхэм участвовал в создании Полярного института Скотта. Время от времени они с Атосом обменивались письмами, и именно Дебенхэм как-то сказал Атосу о том, что Гриффит Тэйлор организует новый географический факультет в университете Торонто.

Гриффит Тэйлор был наслышан о Торонто, потому что другой участник экспедиции Скотта, Сайлас Райт, там родился и вырос. Райт с Тэйлором пешком дошли от Кембриджа до собора Святого Павла, где располагалась контора по набору участников экспедиции, надеясь убедить Скотта этим марш-броском в серьезности своих намерений. Чтобы на протяжении двенадцатичасового путешествия у них не иссякли силы, они взяли с собой в дорогу крутые яйца и несколько плиток шоколада. Райт любил плавать на каноэ и ходить в походы по медвежьим углам на севере провинций Онтарио и Британская Колумбия, он очень переживал, когда ему говорили, что ученым вовсе не обязательно иметь такие же мышцы, как у моряков, и во время плавания к Антарктиде брал рифы с такой сноровкой, что даже лучшие из них могли бы ему позавидовать. А как только они вернулись из полной лишений и опасностей антарктической экспедиции, Райт утащил с собой Дебенхэма в долгий поход по северо-западной Канаде.

В самом сердце Британской Антарктики Райт постоянно говорил о своем канадском происхождении, хотя относился к нему с искренним юмором. Тэйлору очень нравилось называть Райта «американцем», за что он получил по заслугам – как писал в дневнике Тэйлор: «Райт как-то набросился на меня, и дело кончилось тем, что он порвал мне карман».

Антарктический дневник Тэйлора пестрит восклицательными знаками, будто он постоянно удивлялся тому, о чем писал, как будто весь тот опыт, который он приобрел в этом царстве льда, представлялся ему галлюцинацией. Он писал об однодневных путешествиях с Райтом, в том числе и об их походе на мыс Ройдз, где стояла заброшенная хижина Шеклтона.[66]Открыв дверь, они вошли в безупречно убранное помещение. Их ждал там стол, накрытый два года назад, с печеньем и вареньем, булочками и пряниками, со сгущенным молоком, прекрасно сохранившимся на морозе. Райт с Тэйлором вошли в комнату, где витал дух Шеклтона, сели за стол и поели, как будто давно покинувший хижину хозяин послал им приглашение, и два года спустя они пришли к нему в гости точно в назначенное время.

Атос очень жалел, что ему не довелось встретиться с Райтом, который навестил Тэйлора всего за неделю до нашего приезда в Торонто. Оба исследователя Антарктики ходили на Канадскую национальную выставку, где лакомились толченым льдом, залитым в бумажных стаканчиках фруктовым сиропом, развлекались на аттракционах, смотрели представление дрессированных лошадей. Это были те же самые люди, которые первыми вдвоем пересекли Сухую долину в Антарктиде, – таинственное место, где за два миллиона лет с неба не упало ни одной снежинки, не выпало ни капли дождя. Теперь Райт вернулся в родной город и показывал ему выставку-ярмарку, на которую не раз бегал еще мальчишкой.

Тэйлору очень хотелось пригласить к себе на факультет кого-нибудь из выпускников Кембриджского университета, а Дебенхэм рассказывал ему об Атосе. Тэйлор с Атосом договорились о встрече в Афинах в 1938 году, когда Тэйлор путешествовал по Греции, работая над лекцией «Взаимосвязи и культура», которую читал в Кембридже. Гуляя по городу, они выяснили, что их взгляды на географию и пацифистские убеждения во многом совпадают, оба считали, что науку надо использовать на благо мира – Тэйлор называл эту концепцию «геопацифизмом». Они обсуждали нацистскую теорию превосходства «нордической расы» и антисемитизм, говорили о том, как можно использовать географию для развенчания опасных политических измышлений. Они поражались сходству взглядов, как нередко удивляются друг другу люди, разделяющие одинаковые убеждения.