Хуш. Роман одной недели - Ильдар Абузяров

Вскоре их стало так много, и от них стало так шумно, что пришлось сорваться с належанного места. Но куда?

И тут у меня впервые родилась мысль сесть в какой-нибудь поезд. Нет, не чтобы вернуться домой. Вряд ли мама сильно расстроилась, что я уехал. Нет, чтобы просто выспаться. А если меня разбудят обходчики – я знал, что вагоны периодически проверяют, – спросить, зевая и потирая глаза: «Это какая остановка – Бологое или Окуловка?»

Думаю, человек рассеянный был ни с какой ни с улицы Бассейной. У него скорее всего вообще не было ни дома, ни прописки. Позже от других бомжей я узнал, что спать в отогнанных в тупик вагонах очень опасно. Если тебя обнаружат транспортные менты, то сильно побьют и ограбят. А если свои, то просто обворуют.

А вообще железная полка в багажном отделении оказалась весьма удобной, почти как третья полка в поездах. Так что рекомендую.

5

Но, к счастью, в белые ночи утро гуляет, почти не ложась спать. Солнце уже вылупилось из бледного яйца и начало набирать желтизну на сковороде собственного жара. Яичница – неплохое средство от похмелья.

Быстро от похмелья бессонной ночи отошел и я, выйдя на Невский с ощущением полного счастья и первой победы. Словно я переступил через себя, бомжа в себе, желая без остатка раствориться в этом городе.

Я шел по Невскому, разглядывая дома. Я смотрел на все еще горящие фонари. На компании стильно одетых мальчиков и девочек, выходящих из клубов. На друзей и влюбленных в ярких кафе с большими витринами-стеклами красивой жизни.

Я шел и шел, решив прошататься весь день и всю следующую ночь. Я специально решил допоздна гулять по городу, чтобы потом свалиться на первой лавочке или под первым кустом и сразу вырубиться. Кажется, в этом и заключалось мое законное право первой ночи.

6

Я тогда еще не знал, что по Питеру нужно гулять только ночью. Я шел и шел, садился отдохнуть лишь на остановках, проверяя, готов ли я уже спать в дискомфорте. На одной из остановок ко мне со свистом подлетел троллейбус, еще на ходу призывно распахивая двери. Провода над троллейбусом напомнили мне свадебные ленты, а палки антенну с бантом.

Но я продолжал сидеть, где сидел, не шелохнувшись, пригвожденный пристальным взглядом кондуктора. Я наблюдал, как он улетал прочь от меня на скорости под парусами облаков. Такой маняще пустой, с мачтами и флагштоками проводов, с мягкими, теплыми сидениями и светлыми окнами – вот бы прокатиться, – он уплывал и уплывал все дальше.

Я боялся, что этот кондуктор от нечего делать увезет меня из центра и я заблужусь в незнакомом городе. Там, где у подростков не принято гулять по ночам, – опять призрак отчима-военного. Попаду в милицию или угожу еще в какую переделку.

А платить за три-четыре остановки не хотелось. Потом будет только холоднее выходить на улицу, и скамейки покажутся жестче. Хотя у меня еще оставалась надежда на чудо.

7

И чудо однажды случилось со мной. У одной двери я услышал призывный женский голос: «Входи, ну входи же…» В какой-то момент мне показалось, что это свыше обращаются именно ко мне. С верхнего этажа, что ли. Голос был не равнодушно-вокзальным, а таким трепетным, обиженным и нетерпеливым. Я подошел поближе и убедился, что это говорил домофон, он звал меня в тепло и уют.

– Ну давай, входи же. Уже вошел?

Бархатистый голосок. И я, поддаваясь его призыву, вошел внутрь, устремляясь к бархату и ковровому ворсу, к хрусталю и сверкающим хрустальным люстрам. Но уже в подъезде я наткнулся на ожидающего лифт мужчину с большим букетом бархатистых роз. Мы вместе вошли в лифт. И, выждав паузу, я после него нажал на кнопку двумя этажами ниже, чтобы затем побежать за поднимающимся лифтом.

Снизу я видел, как этот мужчина с цветами и бутылкой шипучего игристого обнялся с игривой женщиной у открытой двери тамбура. А потом дверь в семейное гнездышко захлопнулась, считай, перед моим сунувшимся с лестничной площадки носом.

– Проходи скорее, ужин остывает, – сказала женщина за дверью тем же бархатным голосом. Но теперь я точно знал, что этот голос был обращен не ко мне.

Хотя чудо уже свершилось. Эту ночь я проведу под крышей в подъезде. Вряд ли кто-то уже войдет или выйдет так поздно из своих нор. Да и мне редко когда удавалось так поздно попасть в подъезд.

Помню, в тот июнь ночи были все еще холодными. А вечерами жители проявляли чрезмерно жаркий интерес к подростку у порогов их жилищ.

8

Ту ночь я провел на чердачной лестнице возле шахты лифта. Я лежал, постелив свое пальто, на тонких ступенях, ведущих в само небо. Иногда я вставал и выходил на крышу дома – дверь была открыта, – и мог видеть город с высоты птичьего полета.

Возвращаясь на чердак, я прислушивался к шипению и треску мотора лифта, как к писку и клекоту птенцов. Этот звук почему-то напомнил мне детство в больнице, голоса за дверью, шипение клизм и грелок, скрип колес каталок, на которых увозят больных на операцию, лязг пинцетов и шприцов в железных емкостях и звон градусников о толстостенные склянки. Спать неудобно, как на койке-рабице в больнице. Слишком узкое ложе с выпирающими сплетениями железной проволоки. Птицы и те смягчают каркас гнезда из веточек и прутьев листьями и мхом.

Лишь под утро, когда мне удалось немного вздремнуть, лифт заработал, как часы с боем и с гирями, – вверх-вниз. Бой происходил слишком часто, не давая мне толком заснуть. К тому же охрипшая кукушка внутри мотора что-то невнятное щелкала своим клювом. Вообще по работе этих часов можно отсчитывать ритм времени в городе. Один, два, три. К шести часам ритм набирает темп, ускоряется. А я лежал и думал: сколько квартир, столько и приблизительно людей должны выйти на работу. Если откидываем два нижних этажа и умножаем одиннадцать этажей на количество квартир на площадке и в среднем на полтора работающих жильца, то получается шестьдесят шесть.

9

Надо считать до шишиги шестой, решил я, вспоминая военный грузовичок отчима ГАЗ-66, а лучше до ста, и тогда мне, возможно, вновь удастся заснуть. Но, досчитав до ста, я понял, что все мои прогнозы летят в тар-тарары – в шахту лифта. Это, только потом догадался я, местные алкаши с похмелья и старики от утренней бессонницы по десять раз поутру выходят на улицу в ожидании открытия магазинов.

Кстати о магазинах. Будь они прокляты, эти ранние вставания в магазины! Помню, как я сам бегал в магазин к шести утра. Если проблему жилья в первые дни я решил, то проблему еды никто не отменял. Голод – один из основных инстинктов – все настойчивее давал о себе знать.

Но долго голодать не пришлось. Однажды, проходя мимо стоящего у магазина фургона, я сам не заметил, как моя рука потянулась к еде. Я увидел, как разгружают лотки с пахучим хлебом, и какая-то сила заставила меня пойти на воровство.

– Тебе чего тут надо? – спросил меня вылезший из кабины шофер, когда я подкрался незаметно для грузчиков и уже собирался засунуть под куртку пару батонов. – Чего ты тут крутишься?