Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин

Помимо замечаний эстетического порядка высказывались и упреки, обусловленные идеологическими или нравственными соображениями. В основном они были направлены против сцен насилия, которые воспринимались как провоцирующие: тошнотворно-жестокие. Неприятие, негодование, даже гнев — такова была реакция некоторых критиков и на обстоятельное изображение в романе психопатологических персонажей и феноменов. Отдельные рецензенты не только осуждали нарушающую все нормы безмерность, необузданность романа, но и упрекали автора в особом цинизме, в «опасном пристрастии к извращенному и ужасному» (Карл Аугуст Боландер)[178]. Немногие критики, задававшиеся вопросом, с какой целью Дёблин так часто изображает феномены деградации и возврата к варварству, объясняли это апокалиптической тематикой романа, который они истолковывали как «видение Конца света»; или же искали связь между романом и тогдашними теориями, критикующими цивилизацию и технику, — обычно явно или неявно ссылаясь на проникнутую пессимизмом работу Освальда Шпенглера «Закат Западного мира» (1918–1922)[179].

Прогноз Эрнста Бласса, содержащийся в его рецензии — согласно которой «Горы моря и гиганты» являются столь «мощной книгой», что ее будут «читать, изучать, интерпретировать на протяжении многих десятилетий»[180], — не сбылся. Правда, дёблиновский эксперимент с романом очень скоро нашел отражение во многих работах по истории литературы и по стилистике[181], однако после окончания Второй мировой войны — отчасти из-за отсутствия нового издания, которое увидело свет лишь в 1977 году — о романе почти не вспоминали или же слишком поспешно отказывали ему в каких-либо достоинствах (так, например, «разделались» с ним Фриц Мартини и Вальтер Мушг[182]). Еще при жизни сам Дёблин осознал, что фактически превратился в автора одного-единственного романа, — и жаловался, что его имя ассоциируется только с «Берлин Александерплац» (см. «Судьбоносное путешествие», SCH 348 сл.). Такое — одностороннее — восприятие его творчества начало постепенно меняться лишь в шестидесятые годы. Еще в 1967-м Гюнтер Грасс имел право сказать: «Значимость Дёблина оставалась и до сих пор остается незамеченной»[183]. В речи «О моем учителе Дёблине», посвященной десятилетию со дня смерти писателя, Грасс упомянул и забытый «утопический приключенческий роман» «Горы моря и гиганты»[184]:

Между сценами смерти в богемском мистическом лесу <в «Валленштейне»> и убийства Мицци в лесу Фрейенвальде под Берлином <в «Берлин Александерплац»> Дёблин набросал картину утопического массового убийства в утопическом лесу[185], и для меня, читателя, ни один лес не вырастал из книжной страницы реальнее, чем синтетический лесной заповедник Мардука — ученого, который хотел положить конец всем наукам и, сам будучи мыслителем-разрушителем, запер мысль, причину всякого разрушения, в растительной массе; только собственное его мышление осталось снаружи и продолжало функционировать.

Из германистов следует упомянуть прежде всего Клауса Мюллера-Салге, который в своей монографии о Дёблине (1972; 2-е изд. 1988) по-новому взглянул на роман, долго не привлекавший внимания исследователей, — что способствовало возрождению интереса к этому произведению. В главе «Решающий поворот» Мюллер-Салге охарактеризовал «Горы моря и гиганты» как поворотный пункт во всем творчестве Дёблина, поскольку именно в этом романе впервые наметился отказ от коллективизма в пользу индивидуализма, то есть новый подход к оценке отдельного человека и его отношения к природе. Недостатки романа и его противоречивость исследователь объясняет «амбивалентностью концепции»[186]: тем, что Дёблин тогда только начал пересматривать свое прежнее представление о человеке и свое неоднозначное восприятие техники.

С тех пор появилось много диссертаций и исследований, посвященных этому роману; в них рассматривались такие проблемы, как особенности повествовательной и образной структур, политические аспекты произведения, его укорененность в дискурсах двадцатых годов[187]. Новым стимулом для чтения и изучения «Гор морей и гигантов» стали некоторые статьи, опубликованные в газетах и журналах в 1978 году, в связи со столетием со дня рождения Дёблина, а также осуществленное годом раньше переиздание романа, которое, несмотря на серьезные текстологические недостатки[188], привело не только к новому открытию этого произведения читателями, но и к новым попыткам его интерпретации. Важную посредническую роль — в смысле расширения читательской аудитории — сыграло содержательное послесловие Фолькера Клотца, который дает советы, способствующие осмысленно-прочувствованному восприятию романа, а именно, предлагает два совершенно разных способа его прочтения: как «истории чудес и ужасов» (то есть анти-сказки, «ненаивной гипер-сказки») и как научной фантастики (16). В конце своей «инструкции по применению» Клотц пишет о книге Дёблина: «По прошествии пятидесяти лет многие из содержащихся в ней прозрений уже не кажутся столь дерзкими. Но они отнюдь не устарели» (37).