Мы, утонувшие - Карстен Йенсен

Много было и мертвых. Их мы оставили в воде. Живые важнее.

Раненых отвезли в больницу в Эрёскёбинге, а прочих поселили в так называемом общинном доме в начале Вестергаде. Ну а затем принялись вылавливать мертвецов. Их было довольно много. Мы укладывали трупы на набережной у причала Дампскибсброен, рядом со входом в гавань. Всего выловили двадцать тел. Они лежали длинной шеренгой, накрытые одеялами. У одного недоставало головы, и это еще не самое страшное, потому что лица не было, и нам не надо было в него смотреть, не было глаз, которые надо было закрыть, не было рта, раскрытого в немом крике, который последует за телом в могилу.

В порту собралось несколько сотен человек — посмотреть на горевшие пароходы. Один из них почти догорел, но дым по-прежнему валил столбом. У другого пожар охватил только среднюю часть. На борту находилась толпа нетрезвых немецких солдат, они возились на баке с толпой раздетых женщин. Страх смерти и алкоголь заставил их потерять всякий стыд.

Ближе к вечеру англичане вернулись и возобновили бомбардировку этих пароходов. В порту уже было черным-черно от людей. Скорбное зрелище, разворачивающееся на воде, собрало нас всех. Многие потеряли на этой войне супругов, братьев и сыновей, и проще всего было подумать: наконец-то немцы получили по заслугам. Но мы так не думали. Бесчисленное количество раз мы сами, наши деды и отцы стояли на палубах тонущих и горящих кораблей, нам слишком хорошо было известно, каково это. Тонущий корабль есть тонущий корабль. И не важно, кто на нем находится.

На южном фарватере показался буксир. Нас настолько поглотило зрелище горящих пароходов, что мы его и не заметили. Проход был непростым для того, кто незнаком с местными водами, но штурман справлялся хорошо, пока один из английских летчиков не снизился над буксиром и не выпустил ракеты. Последовал взрыв, звук от которого разнесся далеко по суше. Суденышко вмиг объяло пламенем.

Гуннар Якобсен, находившийся на месте в своем ялике, потом всегда говорил, что более пестрой компании он в жизни не видывал. Тут и негры имелись, и китайцы. И даже инвалид на кресле-каталке. Его скинули за борт до того, как выпрыгнули все остальные. У него не было ни рук, ни ног, и он держался на воде благодаря спасжилету. Всплыла еще и женщина с ребенком. Да там полмира собралось. Тем сильнее было удивление Гуннара, когда он поднял их на борт и негр с китайцами заговорили по-датски, а все остальные — по-марстальски.

— Неужели это Гуннар Якобсен? — спросил один из них.

Гуннар Якобсен прищурился не потому, что страдал близорукостью, — просто ему надо было подумать.

— Черт меня раздери, — произнес он наконец, — если это не Кнуд Эрик Фрис.

Затем он узнал Хельге Фабрициуса и Вильгельма. Человек без рук и ног молчал, и никто его не представлял.

— Антон, — внезапно сказал Кнуд Эрик, растерянно оглядываясь по сторонам. — Где Антон?

— Ты имеешь в виду Ужас Марсталя? — уточнил Гуннар Якобсен.

Они осмотрелись.

— Его здесь нет, — сказал Вильгельм.

В воде его тоже не было. «Одиссей» кренился набок, огонь стоял столбом. На судне живых быть не могло.

Какое-то время они кружили на месте, выкрикивая имя Антона.

Самолеты вновь и вновь атаковали пароходы, как будто у них там был склад бомб и ракет, от которых надо избавиться до того, как кончится война.

Сидевшие в ялике Гуннара Якобсена уже готовы были прекратить поиски и взять курс на гавань, когда «Одиссей» получил новое повреждение. На сей раз, по всей видимости, ниже ватерлинии, поскольку буксир тут же перевернулся и быстро начал тонуть. Гуннар Якобсен словно остолбенел. Он заглушил мотор, как будто счел необходимым почтить ведущий смертельную битву буксир минутой молчания. Через секунду корабль исчез. На его месте осталось что-то круглое. Гуннар Якобсен завел мотор и подошел ближе. Сначала они не поняли, что это. Потом до них дошло, что перед ними — страшно обгоревшие останки того, что когда-то было человеком. Они видели спину и голову. Антон был голым, волос на голове не осталось. Жилета не было, а если и был, то все равно не разобрать, где жилет, где тело, потому что спина почернела и походила на древесный уголь.

София прикрыла Блютусу глаза. Кнуд Эрик сунул руки в воду, чтобы поднять обугленный труп в ялик. Он не задумывался над тем, что делает. Просто не мог оставить тело Антона в воде. Но едва он его приподнял, одна рука отвалилась. Кнуд Эрик в испуге выпустил тело, при соприкосновении с водой то, что когда-то было мясом, отделилось от костей, которые тут же начали тонуть.

Мотор ужасно стучал.

Это Гуннар Якобсен спешил на берег.

Никто из спасенных с «Одиссея» не произнес ни слова. В глазах у них появилось такое же выражение, какое Гуннар Якобсен видел у немецких детей и надеялся никогда не увидеть у своих собственных. Он знал о войне только то, что писали в газетах. Слышал, как гремят взрывы на юге, когда бомбили англичане, видел пламя на горизонте — горели Гамбург и Киль. А тут он за один миг узнал больше, чем за последние пять лет, и то же он переживал всякий раз в последующие месяцы, когда встречал людей, во время войны находившихся за пределами Дании. С ними что-то было не так, только он не мог объяснить что. И дело было не в том, что они рассказывали, потому что они не рассказывали ничего, как будто хором поклялись ревниво хранить страшную тайну, но только лишь потому, что ее бесполезно было раскрывать другим. Их объединяло что-то жуткое, и никто другой не мог войти в этот круг, а они не могли из него выбраться.

Мальчик плакал. Он ничего не видел, но все равно понял, что произошла беда.

— Мы больше никогда не увидим Антона? — спросил он.

— Да, — ответила женщина, судя по всему его мать. — Антон умер. Он больше не вернется.

Как жестоко, подумал Гуннар Якобсен, который никогда бы не стал такое говорить собственным детям. Но в глубине души он признал ее правоту. Детям войны говорят правду.

По небу над ними летел аист. Он приблизился к одному из горящих пароходов и на секунду исчез в дыму. Но снова показался, невредимый, по другую сторону, проплыл над городом и, долетев до конца Маркгаде, сложил крылья и приготовился усесться на гнездо на крыше дома Гольдштейна.

Гуннар Якобсен причалил к Дампскибсброену. Здесь собралось больше всего людей, и, хоть и потрясенный тем, что случилось с Антоном, он все же чувствовал, что вернулся с поразительной историей, заслуживающей большой аудитории. Он же привез домой первых марстальцев, вернувшихся с войны после более чем пятилетнего отсутствия.

Гуннар Якобсен не подумал, что на причале до сих пор лежат мертвецы, и вот крупного мужчину без ног вытащили и положили среди накрытых трупов. Мы с любопытством на него уставились, и тут вдруг Кристиан Силач громким голосом произнес:

— Да это ж Херман.

По толпе прокатилась тревожная волна, распространявшаяся по мере того, как распространялась эта новость; тем, кто не знал Хермана, объясняли суть дела в не самых восторженных выражениях. Херман не показывался в Марстале двадцать лет, но имя его до сих пор наполняло отвращением сердца тех из нас, кто слышал о событиях на «Кристине». Он сидел среди мертвецов, такой странно потерянный, и с этими своими обрубками походил на выброшенного на берег моржа, бьющего плавниками, но его беспомощность не уменьшила нашего презрения.