Оглянись назад, детка! - Грация Верасани

Табличка с надписью: «Детективное агентство Кантини», висевшая над звонком, потускнела Я вошла в двухкомнатное помещение и открыла кабинет отца, он был пуст. В кабинете стоял большой ореховый письменный стол. Остальную часть комнаты занимали картотека с десятью ящиками, кожаное кресло, книжный шкаф со стеклянными дверками. В углу находился диван, обитый тканью в цветочек. Я села во вращающееся кресло за письменный стол и начала просматривать заметки моего последнего расследования.

Открыв ящик стола, я обнаружила непременную бутылку анисового ликера. Старший фельдфебель Фульвио Кантини уже не был неизвестным любителем выпить. Несколько лет назад он обладал более трезвым умом, большей силой, а теперь все агентство держалось практически на моих плечах.

Агентство специализировалось на частном сыске. Нам приходилось заниматься семейным насилием, исчезнувшими людьми, сексуальными домогательствами, но в основном супружеской неверностью. На письменном столе стоял компьютер, на котором отец так и не научился работать. Он был человеком старых взглядов и был скуповат, когда речь заходила о покупке микрокамер или вспомогательных электронных штуковин, необходимых для слежки. Он предпочитал расследование на месте преступления, интуицию настоящего сыщика и зачитывался американскими детективами.

Другую комнату три года назад взял в аренду Лучио Спазимо, компьютерный гений, специалист по железу и программам. Однажды он объяснил, что его работа заключается в защите данных от любых вирусов и от хакеров. Для меня все это — китайская грамота.

Спазимо был одного со мной возраста, то есть приближался к сорока годам. Крепкий, близорукий и маниакальный тип. Я постучалась в дверь его кабинета. Глазные капли я так и не купила: правый глаз чесался, и я с трудом сдерживалась, чтобы не потереть его.

— Привет, — произнес Спазимо, не отрываясь от компьютера.

Я села на жесткий и очень неудобный диван. С правой стороны стояли абажур и металлическая тумба. На стенах висели фотографии альпинистов, горных озер и старый календарь с репродукциями картин художников-примитивистов.

— Итак, синьора попалась, — произнесла я.

— Кто, жена инженера Комолли?

Я кивнула и обхватила затылок руками.

— Она три раза в неделю встречается с любовником в гостинице «Олимпик».

— Когда думаешь закончить?

— Скоро. А ты? — задала я привычный вопрос.

Он начал говорить о вещах, которые я не понимала и совсем не стремилась понимать. Когда мои глаза стали слипаться, а голова то и дело тяжело опускалась на спинку дивана, которая казалась бетонной, в кабинете наступила тишина.

— Как Тим? — спросила я.

— Он еще не приходил.

Тимотео, Тим, как его называли, с энтузиазмом изображал из себя моего компаньона, носясь со своей цифровой видеокамерой. Парень работал в агентстве неполный рабочий день и частенько сидел со мной в засаде.

Спазимо бросил взгляд на мои брюки оливкового цвета.

— Новые? — спросил он меня, как будто не знал, что я хожу в одних и тех же брюках. Кроме этих брюк у меня была еще одна пара таких же, только черных и с большим количеством карманов.

Я закурила «Кэмел».

— Ну ладно, я ухожу — произнесла я, выдохнув дым в потолок.

Лучио, который ненавидел запах сигарет, кивнул с язвительной усмешкой и снова уставился в экран компьютера.

Дело Джордано Латтиче ждало меня на письменном столе. Еще одно быстро раскрытое дело.

Латтиче не пришел в агентство, как это делают все; он сломал себе ногу на склонах Доббиако и пару недель назад согласился встретиться у себя дома.

Преодолев четыре лестничных пролета, я оказалась в квартире, наполовину заставленной после переезда: с потолка свисало какое-то растение, грязная посуда горой возвышалась в стальной мойке, в углу стоял ящик с пивом, повсюду виднелись коробки с одеждой и документами, овальный стол и пластмассовые стулья были свалены в кучу.

Латтиче валялся на хлопчатобумажном матраце в трусах и голубой футболке. Я сразу обратила внимание на шрам, рассекавший его правую надбровную дугу.

— Я несколько часов просидел в засаде у дома, знаете? И когда я заметил того типа в машине «БМВ», который открывал ей дверцу, больше я уже ничего не видел.

Но все это было два года назад, объяснил он мне, когда с помощью ревности он старался воскресить страсть.

Обессиленный, с натянутыми нервами, утробным голосом, он умолял меня последить за его женой, которая потребовала развода, после того как выставила его за дверь. Джордано Латтиче подозревал, что теперь она живет с их общим другом Он упорно отрицал, что все еще любит ее, и утверждал, что нанял меня из чистого любопытства.

У меня перед глазами фотографии Донателлы, выходящей из бара, спортивного зала, солярия, собачьего приемника, из плодоовощного магазина. И всегда в кампании разных мужчин. Красивая женщина, жена Латтиче: высокая, стройная, светлые волосы заплетены в косу, зеленые надменные глаза. У нее был вид женщины, жившей сорок лет одним днем и ходившей в порванных джинсах, засунув руки в карманы кожаной куртки.

Я набрала телефонный номер Латтиче и вообразила, как он плетется, волоча загипсованную ногу до коридора, где на полу, среди пыли и окурков сигарет «Мальборо» стоит его телефонный аппарат. Когда я начала посвящать его в результаты моих расследований, нисколько не сомневалась: известие, что его жена развлекается не с одним, а с некоторым числом мужчин, взбодрит его.

Некоторое время спустя с другого конца провода до меня долетел поток брани: «Эта засранка, эта шлюха…» и в таком роде.

— Успокойтесь, синьор Латтиче…

— Только не надо успокаивать меня, не то я не знаю, что сделаю! — прокричал он в телефонную трубку.

А что оставалось ему сказать? «Буйствуйте, разорвите матрац, сломайте себе вторую ногу»?

— Вы слушаете меня? — спросила я.

Неприятно, когда, прежде чем ты успеваешь продиктовать свои банковские реквизиты для перевода денег, тебе в лицо нагло бросают трубку.

Около девяти вечера я припарковала свой «Ситроен» на улице Полезе. В баре «Чет Бейкер» сегодня вечером играло джазовое трио, а пианист был моим другом.

Осталось совсем мало заведений, в которые я захожу. Старые остерии переделаны в рестораны, и там берут уйму денег, а кормят плохо. Кроме улицы Прателло, где студенты университета и панки бесятся всю ночь, просиживая с собаками, косяками, бонгами и баночным пивом. Ночная Болонья оказалась в руках шайки богатеньких, разъезжающих в «Ренджроверах», а там, где такие машины, большой жажды к знаниям не встретишь.

Как-то один таксист заметил: «Нельзя сказать, что в других городах все по-другому. Но здесь эта разница больше бросается в глаза, потому что Болонья — место, где происходило много разных вещей, но, несмотря на это, всегда все функционировало…»