Анастасия. Вся нежность века - Ян Бирчак

Егорычев на эти слова только молча поворачивает голову в сторону генерала и не находит нужным отвечать на его тягостное для обоих признание.

– А у меня к вам довольно деликатное поручение, уж и не знаю, как вы к этому отнесетесь…

– Слушаю вас, Павел Андреевич.

– Я уполномочен передать вам приглашение одной очень важной особы, – чувствуется, что собеседник Егорычева находится в затруднении. – Вы человек замкнутый, нашими эмигрантскими делами, общественной нашей жизнью практически не интересуетесь, и, возможно, вам странно будет слышать то, что мне поручено вам передать, – мнется генерал.

– Говорите, Павел Андреевич. Кем поручено? – сухо интересуется Егорычев.

– Видите ли, мы у себя, в Союзе спасения русского народа, где я имею честь состоять в руководстве, время от времени устраиваем что-то вроде вечеринок или балов, если вам угодно, где, признаться, бывают особы из лучших российских фамилий, я бы сказал, первых наших фамилий. Вы меня понимаете?

– Нисколько, – все холоднее и суше реагирует Егорычев.

– Я имею в виду, что иногда нас удостаивают посещением особы царской крови. И на днях мы будем иметь честь принимать у себя в Собрании саму вдовствующую императрицу Марию Федоровну.

– Очень рад за вас!

– Так вот мне поручено передать просьбу Марии Федоровны: она желает вас видеть.

– Вы шутите, Павел Андреевич? Что за странные вещи я слышу!

– Я понимаю, что разговор деликатный и неожиданный для вас, но я нисколько не шучу.

– Погодите, ведь я не состою ни в каких союзах и комитетах, крайне далек от политики, я теперь простой негоциант, у меня другая фамилия, более приличествующая моему скромному общественному положению, – может ли быть, чтобы сама императрица не то чтобы имела ко мне интерес, но даже слышала о моей скромной персоне? Решительно не верю вам, это розыгрыш какой-то!

– Алексей Петрович, обижаете. Я уважаю ваши личные обстоятельства и понимаю ваше желание сохранить инкогнито в это неспокойное время. Но открою вам причину интереса ее величества. Вы знаете, что положение ее не может не вызывать глубочайшего сочувствия – потерять всю семью, всех близких в одночасье, оказаться почти одинокой на чужбине в ее возрасте – это ведь трагедия античного, библейского масштаба. Можете себе вообразить, как чутко она ловит все слухи о возможном невероятном спасении внучки Анастасии.

– Ах вот вы о чем! Этот глупый инцидент в префектуре с болезнью моей жены, с ее чрезмерным воображением, оказывается, получил огласку, если я правильно догадался. Но, милейший Павел Андреевич, это же такой вздор, такой вздор, что и повторять-то неловко. – Егорычев делает вид, что ему просто смешно.

– Подумайте о ее императорском величестве, – продолжает он запальчиво, – в какое двусмысленное положение вы ее этим ставите. Да и меня шутом выставлять – увольте! Впрочем, признаюсь вам честно: покой и безопасность Настасьи Николаевны мне во сто крат дороже, чем расстроенные нервы вдовствующей императрицы, – с упором произносит Егорычев.

– Будьте снисходительны к моей миссии, Алексей Петрович. Напрасно вы это так воспринимаете. После всего, что она пережила, еще одно разочарование императрицу не сломает. А вы с вашей прелестной супругой немного отвлечетесь. Полную конфиденциальность в нашей деликатной ситуации я вам гарантирую.

– Как, вы еще и супругу сюда приплести хотите?! – уже смеясь, отвечает Егорычев.

– А что ж вы ее все вдали от людей держите, как в погребе. Это ж не Сибирь все-таки, это Париж! – переходит на игривые интонации и его собеседник.

Егорычев, все еще пребывая в веселом расположении духа, жестом подзывает автомобиль.

– Куда вас подвезти? – обращается он к собеседнику, считая разговор законченным.

* * *

Нужно признать, что Егорычев настолько мастерски выдерживает всю сцену, что мы и сами начинаем сомневаться – да кто же он такой, в самом деле?