Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

Только бы все спокойно было! Ну, хоть ненадолго! Попытайся! Ты хлопочи на месте, в немецкой комендатуре. Не полагайся никогда на женскую помощь в хлопотах, Ваня верь мне, знаю! Они из ревности (пусть читательской) не устроят! И даже мать Ивика. М. б. у нее и еще иные чувства. Ты не знаешь! Это все сложно. Я не хочу клеветать, и м. б. я неправа, но ты имей и это в виду. Я много такого видала. Квартировы, например, отошли от меня. Ревность! Скорей тогда смогут твои немецкие читательницы помочь. Попробуй! Мне не попасть в Виши! Т. к. почка сама здорова. Да и ехать мне невозможно — я слаба. Я буду очень за собой следить, чтобы хорошо поправиться… для _т_е_б_я! Приедь! Целую тебя, Ваня мой, нежно, тихо… долго обнимаю тебя и затихаю у тебя на груди! Оля

[На полях: ] Никого я не «очаровываю», — напишу вот как меня старшая сестра «любила». Какая я «скандалистка»… Напомни… Ванёк, я орхидею дарила без «самолюбования», — очень я была по-ребячески слаба, зависима, благодарна… Я даже тогда смущалась и дарить-то. Но вообще — мне это знакомо!

Посылаю первые незабудочки!

«Незабудь»! Что ты обещал приехать!

[Приписка карандашом: ] Пишу урывками, потому не так ярко! Но в душе у меня так все горит тобой!!

В_а_н_е_ч_к_а!

181

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

22. IV.42[274] 4–30 дня

23. IV — 11 ч. утра

Олюша, милая детка, какую радость дала ты мне сегодня! Дай же твою ручку, — мою, да? Я нежно коснусь ее, трону ее ресницами, на них еще мешающие мне видеть остатки слез… радостных, от переполняющего меня восторга, от счастья, что это — ты, светлая, мне послала в радость и утверждение. Да разве я мог ошибаться, называя тебя Господним Даром?! Ты вся переполнена дарами, ты — «почитающая Господа» — «Елисавета»! Так и сохрани это имя, Ею, Пречистой, тебе дарованное — в _н_а_г_р_а_д_у. Твой сон необычаен, и ты описала его необычайно: ярко, благоговейно и — так поражающе _п_р_о_с_т_о! Ты _в_с_е_ имеешь, ты _в_с_е_м_ владеешь. Ты сочетала в себе и художника слова, и художника-живописца, — ты так богата! Но жаль, что ты так — _е_щ_е_ — богата… предельной скромностью. Будь чуть победней в этом, хоть чуть-чуть. Больше уверенности, — свободней будешь, и тогда все твои «кладовые и сундуки» — раскроются. Милые глаза мои, такие зоркие, такие чуткие, такие нежно-нежно му-дрые! Ольга моя, как ты чудесна! Я целовал твое «видение», — оно и есть _в_и_д_е_н_и_е! — и я так ясно вижу, _в_и_ж_у_… — это видение «Лавры», в заревой дымке, яснеющее вдали… о, как это, именно, прекрасно, — «чуть проступающее в туманце!» И в этом туманце-дымке… — чуть розовеет-светит «свеча пасхальная», но золотые блески крестов играют, и золотая чаша, откуда проливается золото… — вон она, — о, как же я вижу ясно… сердцем, _н_о_в_ы_м_ сердцем, которое ты во мне творишь… Это, будто, и _м_о_е_ виденье… — из «Богомолья»686, мутным утром после ночного ливня (пахло твоими «Après l'ondée»[275]!?), когда мы с Горкиным всматриваемся в святую, для нас — такую свято-таинственную даль, которая вот-вот раскроется… О, дивная моя, свете мой тихий, Олюша… Как ты строга к себе, требовательная недоволька! Когда ты в себе уверишься? кому поверишь?! Я… в таком я не смею быть пристрастным, слепым… — ни-когда! Знаешь ли ты, что иллюстрация, да еще — «обложки»! — одна из труднейших художественных работ!? Я-то знаю по опыту. В Москве ли нельзя было найти графиков, мастеров обложки?! Да еще нам, кучке известных писателей, — писателей-издателей, — говорю о нашем издательстве «Книгоиздательство писателей в Москве», — это была наша марка, — ! А вот, большие художники-графики и иллюстраторы… Бенуа… Бакст и др. [Сомов, Судейкин], Коровин687… Пастернак688… — давали… так бедно, так «без изюминки»! Ты всех бы победила их в конкурсе. Ты вся — в творчестве, ты и во сне творишь, «ты и во снах необычайна»!.. — о, Русь моя — девочка-Оля моя, свет вечный! В снах — _ж_и_в_е_ш_ь. Творчество — сон тончайший, «сон-на-яву», тревожно-чуткий. Ты прирожденно творишь, с первого лепета, с первого шевеленья младенческой твоей мысленки. Я — дружка твой, другая половинка… — я же себя-то знаю!! — и как же не видеть мне, _к_т_о_ ты, и — _д_л_я_ _ч_е_г_о_ _т_ы_ еси?! Ну, слушай, скромница кроткая… — а _в_н_у_т_р_и, — я знаю, — _к_т_о_ _т_ы_ _и_ _к_а_к_а_я_ _е_щ_е, — _в_н_у_т_р_и! — и не запрашивай меня, ты сама отгадала и прекрасно знаешь, и это очень хорошо, что ты хоть внутри такая, — очень к себе нескромно-требовательная — раз, и… очень — подсознательно _з_н_а_ю_щ_а_я, что ты — о, какая огромная! — два. Ты знаешь, что ты огромная, но ты страстно самолюбива, до… скромности… — ты поняла меня? ты — да не поймешь! — и потому таишься. Ну, Ване-то отворишься, Ване-то своему покажешь свою душеньку, — да я и без показа ее _в_и_ж_у, — я же себя-то знаю, и — слушай! — еще только начиная свое писательство, я уже знал, что одолею то, что моим современникам не под силу: это не самоуверенность — это чуянье _с_в_о_е_г_о_ «внутри», что там билось, искало своего рожденья. В тебе бьется и ищет… давно, с детства, — и для меня ты — как бы мое повторение (твое умное сердце все и вся покроет!), и… кажется — ярчайшее! Будь же уверена в _с_в_о_е_м: ты его видишь, ты его носишь, как ребенка. Ну, слушай, я теперь отступаю, и пусть говорит тот, кого ты не ожидала… — бесстрастный «третий». Под твоим обращением к «доброму цензору», — о, какая ты удивительная даже в этом, какая чарующая! — киска! — после твоего надежду таящего «спасибо!» — стоит приписка карандашом… — я вижу твои глаза, в них слезки радостной благодарности, почти молитва! — за «доброго цензора» (* Я позволю себе сказать по твоему письму: помолись же за добрую душу, скрытую для нас под № 3963/11. Перед чудесно данной Лаврой преп. Сергия — кто не преклонит сердца?!)! — стоят следующие строки: «считала бы грехом выбрасывать такую прелесть, умею ценить ее, так как сама пишу!» — с почтением, «добрая» цензор, — заключительные кавычки — мои. Ну, «чай теперь твоя душенька довольна?» Утри же слезки и возноси молитву — за все, _з_а_ _в_с_е. Я счастлив, я — одарен тобой, ласточка. Один вопрос: ты мне писала, что «гирлянда — во сне — дана сводом»? т. е. я разумел — как бы византийским куполом, как… _н_е_б_о_м? Без «декоративного» двойного изгиба вниз? Второе: думаю, что заглавие должно быть «Кул… П…»? Это урочище, и потому, кажется, должно быть и слово