Карт-бланш императрицы - Анастасия Монастырская

Если Екатерина еще и сомневалась в своей победе, выйдя от государыни, то уже через два дня убедилась в своем полном и безоговорочном успехе. Обвинения были сняты, маркиз Лопиталь посрамлен.

Под тем или иным предлогом придворные стремились засвидетельствовать ей свое почтение и верность.

Великая княгиня только посмеивалась:

— О времена, о нравы!

Однако после недолгого триумфа снова наступила черная полоса. Сначала в Париже скончалась Иоганна-Елизавета, оставив полумиллионный долг, который Елизавета, пусть и не сразу, но все же оплатила. Екатерина опасалась другого: того, что переписка ее матери попадет в чужие руки и станет достоянием гласности. Однако с помощью верных друзей этого удалось избежать: опасный архив был сожжен.

Едва великая княгиня пришла в себя после потери, последовала вторая. Не прожив и полугода, умерла ее дочь, в которой великая княгиня души не чаяла. Во время отпевания Петр не скрывал откровенного злорадства. Наклонившись к уху жены, с наслаждением прошептал:

— Это тебе за распутство, змея! Нечего бастардов плодить.

Сквозь пелену слез Екатерина с ненавистью посмотрела на его рябое лицо, но еле сдержалась — промолчала. Однако искреннюю радость чертушки запомнила.

Потом сосчитаются.

Их отношения стремительно ухудшались: Петр не ожидал, что его супруга с такой легкостью выпутается из создавшегося положения и, предвкушая, ее скорое падение, опрометчиво пообещал Елизавете Воронцовой императорскую корону. Дни шли, положение Екатерины укреплялось, и о разводе не могло быть и речи. Петр нервничал и совершал глупость за глупостью. Услышав придворные сплетни, Екатерина сначала не поверила: не может великий князь шпионить в пользу Англии, да еще столь открыто. Однако факт оставался фактом: Петр Федорович находил какое-то извращенное удовольствие в том, что снабжал английский дипломатов тайными сведениями и получал за это неплохие деньги.

Екатерина, которая также находилась в стесненном положении, поначалу пыталась поговорить с чертушкой: пойдут слухи, не отмоешься. Однако пьяный Петр жену слушать не стал, с криком выгнал из комнат, дав пощечину в присутствии Воронцовой. И это Екатерина запомнила, дав себе обещание отомстить.

Ненависть в ее душе становилась все острее, однако замешана была, скорее, на разуме нежели на чувствах. Если несколько лет назад Екатерина думала о возможной смерти чертушки с толикой страха и сожаления, то теперь она понимала: чем скорее он представится после восшествия на престол, тем будет лучше для всех. В этот момент ей вспоминался случай на царской псарне, когда одна из гончих неожиданно взбесилась. Не теряя времени, егерь сходил за ружьем и пристрелил пса.

Заметив жалостливый взгляд великой княгини, оказавшейся рядом, он невозмутимо объяснил:

— Бешеных собак пристреливают, не правда ли?

Так и тут. Петр был бешеной собакой, и его стоило пристрелить. Вопрос лишь в том, кто это и когда сделает. Екатерина оглядывалась в поисках возможного исполнителя, но пока не находило. А время поджимало. Елизавету сразил еще один удар, и лейб-медик предупредил, что следующий может стать последним. Петр приободрился и приказал шить себе парадную форму. Екатерина, напротив, опечалилась и вновь задумалась о своем будущем.

После отъезда Понятовского Екатерине стало во дворце особенно тоскливо. Ни один из мужчин при русском дворе не мог его заменить, а со смертью дочери оборвалась последняя ниточка, соединявшая их. Любовь не выдержала проверки разлукой, хотя иногда Екатерина думала, что чувства оказались бессильны перед политикой. Судьба преподнесла Станиславу неожиданный сюрприз: благодаря интригам его ближайших родственников князей Чарторыйских, у Понятовского появился шанс занять польский престол. Но для этого ему было необходимо выгодно жениться на знатной полячке. Станислав не нашел ничего умнее, как испросить на то позволения у великой княгини. Дескать, прости, матушка! Тебя люблю по-прежнему, но, сама видишь, обстоятельства требуют…

— Из грязи в князи, — прокомментировала Екатерина секретную депешу вслух. — Впрочем, мы с ним из одного теста сделаны. Так что судить его, резона нет. Пусть женится, у меня-то согласия на что спрашивать? Да если и запретить, что изменится?! Все равно обвенчается. Престол дороже.

Ответ Екатерины был холоден и в меру дипломатичен: "Мне остается лишь предоставить ваше дело своей участи. Я закрываю глаза на последствия его, бог вам судья. В первую очередь король должен заботиться о своих подданных, и только потом о своем счастье. Я польщена тем, что ваше величество достаточно распознали бескорыстие того, что я когда-то для вас сделала, и надеюсь, что в будущем наши отношения будут такими же дружественными и добрососедскими. Помните, что я никогда не применю силу против тех, кого люблю". Последние два слова Екатерина, подумав, вымарала и приписала — "против тех, кто не применяет ко мне силу". Запечатав письмо, оно долго сидела, не двигаясь, глядя на плачущее пламя свечи. Вокруг кружились воспоминания, падали в огонь и тут же сгорали.

— Что же ты наделал, Станислав? Как ты мог забыть меня? Как ты посмел покинуть меня? Странно, мы оба жаждали власти, и хотели ее разделить друг с другом, но ты получил ее первым. И я стала тебе не нужна. Вот только сумеешь ли удержать? Не опустятся ли руки? Единожды предав, будешь предавать снова и снова. Прощай!

Однако после в душе что-то надломилось. На смену молодости нежданно, незвано пришли зрелость, горькая мудрость и печаль. Боль в сердце сидела кровоточащей занозой, и чтобы выжить, Екатерина предалась безудержной страсти. Клин клином вышибают, сказала она, встретив Станислава. Теперь клином стали десятки малознакомых мужчин, послушно марширующих в ее спальню. Екатерина была невзыскательна, предъявляя к каждому новому любовнику животные требования: пусть будет смазлив и молчалив, да дело свое знает, больше тот него ничего не требуется. Никаких слов, никаких обещаний — ничего, что может вновь смутить усталую душу. Но душа по-прежнему оставалась голодной и больной, хотя, что ни ночь, Екатерину обнимали чужие руки, удовлетворяя ненасытное тело, однако душа по-прежнему стала голодной.