Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич

Алесь покосился на Михалину. Все-таки было бы лучше, не­жели это внезапно прерванное, словно тайное, свидание. Встре­тились, и вот на них случайно наткнулся Франс.

— Жена, которая хочет увидеть мужа, бесстыдница? — мягко спросил Алесь. — Не надо тебе этого, Раубич.

— Я уже сказал, что не позволю ей загонять в могилу отца.

Франс горячился.

— Пану Раубичу лучше.

— Все равно... Я дал слово: даже если с отцом что-то случит­ся — ты скорее будешь его вдовою, нежели женой. Вот и все.

Майка аж дрожала.

— Слушай, Франс. Что это за глупость? Что за злобность? Гото­вы жрать друг друга. Пощади ты, наконец, меня, его, себя, низкий ты человек.

— Майка... — начал он.

Глаза девушки расширились.

— Я пощадила тебя, я пожалела отца. Но сейчас я сожалею, что я вышла тогда из церкви, поверила вам.

Алесь взял ее за плечи и отвел. Улыбнулся.

— Действительно, Франс. Я тогда пошел вам навстречу. Но сейчас, когда я понимаю, как вы хотите обманом воспользоваться моей добротой, я думаю, что я напрасно пошел на это. Я всегда чувствовал к вам и к пану Ярошу лишь самое доброе, хоть иногда мне очень хотелось хорошо надавать лично вам по тому месту, по которому однажды, ребенком, я надавал вот ей.

Франса колотило.

— Выслушайте меня, — продолжил Алесь. — Я никогда не думал «мстить презрением», я для этого слишком любил вас и потому не хотел крови. Я прискакал на помощь пану Ярошу и с благодарностью взял бы такую же помощь и от вас. Вот вам мои объяснения. Vous n'ètes pas content?4

Михалина взяла Алеся за плечо и прислонилась лицом к его руке.

— Мы решили. Я решила...

— Майка, — попросил Алесь, — я сам объясню это Франсу. Ступай. Помни, о чем договаривались.

Она пошла в сторону раубичского парка. Мужчины стояли и смотрели друг на друга.

— Так что? — сжав зубы, спросил Франс.

Алесь вздохнул. Такой лежал вокруг мир! Так он искрился и пылал от дождя! Что еще было объяснять?!

— Мы решили, что погодим, пока пан Ярош не выздоровеет окончательно.

— Вы решили?

— Ну согласись, брат, не тебе ведь это решать, — на Алеся на­пал юмор. — Самое большое, что позволяет наше с тобою родство, это напиться вместе до зеленого змия...

— Мы дали слово, — Франс бледнел. — Она сама дала слово Ходанским.

— Прежде всего она дала слово мне.

— Кто огласил его?

— Так ты считаешь, что слово, данное перед Богом, — чепуха, а перед людьми — все?

— Мы живем не среди богов.

Черт потянул Алеся за язык.

— К сожалению, и я в последнее время все чаще убеждаюсь в этом.

Франс закусил губу.

— Ну вот, — продолжал Алесь. — Ей-богу, Франс, подумай ты, наконец, хоть раз не о своей глупой чести, а об ее счастье.

— Ты — это счастье?

— Для нее, — уточнил Алесь. — По крайней мере, она считает так. И я постараюсь, чтобы она не разочаровалась в нем как мож­но дольше. Потому что и она — мое счастье. Полагаю — до конца.

— Когда будет этот конец?

— Ты собираешься стать на моем пути? — Алесь грустно улы­бался. — Напрасно, я ведь не стоял на твоем.

И увидел, что сказал страшное. Франс дернул головою.

— И ты считал, что ты мог стать на моем пути? — спросил он. — Что только твое так называемое «благородство» помешало тебе? Так ты знай, что Ядвиня тебя ненавидит.

— Я давно говорил, что в этом мире ни одна дружба, ни одно из добрых отношений не остается без наказания.

— Да, — глухо согласился Франс. — Как и ничто из злого. И потому я еще раз говорю тебе... — У него цокотали зубы. — Не надейся получить за все, что ты совершил, ничего, кроме зла.

— Ты угрожаешь мне?

Франс привычно перешел на «вы».

— Vous verrez les consèquences et vous en jugerez5. Я неслучай­но встретил вас. Я все знал. Обо всем договорено. Ее сегодня же... увезут. В крайнем случае, завтра утром! Слышишь? Слышишь, ты?!

Алесь сделал было шаг к нему и остановился.

— И ты мог кричать о чести? Дурак же я, что поверил вам.

Только тут Франс понял, что Алесь действительно ни в чем не виноват, что во всем виновата крайняя щекотливость пана Яроша и его, Франса, оскорбленная честь и мелкая злобность. Алесь те­перь действительно имеет право презирать его.

— Я знаю, — продолжал Алесь, — теперь вы ее не выпустите до смерти. И я еще мог чего-то ждать от тебя, кроме подлости?

Франс знал, что Алесь теперь имеет право сказать ему все, и не удивился. Но рука привыкла отвечать на слово «подлость» только одним способом.

...Алесь держался за щеку. Глаза у него были закрыты. Потом он недоуменно поднял ресницы.

Франс смотрел на это лицо, на котором одна бровь была выше второй от неверия в то, что произошло, и готов был упасть к но­гам Алеся.

— Ну, ясно, — прошептал Алесь.

Он дернулся было вперед, но вдруг остановился, взял только Франса за руки и сжал их так, что побелели пальцы.

— Меня трижды ударили. Одному я сам подставил руку — пу­скай его. Других я с друзьями... Но это первый раз, что меня ударил человек.

Потянув ртом воздух, Алесь оттолкнул Франса.

— Я знаю, что стоит человеку, когда его бьют по лицу. Я никого не бил первым. Никогда. Поэтому я не ударю тебя. Я просто тебя... убью, — и пошел.

Франс стоял и смотрел ему вслед.

Мстислав, услышав обо всем, только хлопнул себе по щеке.

— Скотина, — возмутился он. — И на тебя надеялся Кастусь? Тебя серьезным считали?! Именно тогда, когда вот-вот надо будет проливать кровь по-настоящему?

— Это напрасно, — парировал Алесь. — Если ты не хочешь, я найду другого.

— Да как ты мог?! Когда каждая жизнь дорога!.. Когда Бела­русь...

— Я не могу воевать за Беларусь с набитой мордой, — уточнил Алесь.

Этим же вечером Мстислав и пан Адам Выбицкий повезли к Раубичу требование сатисфакции.

Вернулись они поздно, и примирения им добиться не удалось. Майку действительно