Дикая охота короля Стаха - Владимир Семёнович Короткевич

Я побледнел. Стараясь держаться спокойно, отве­тил:

— Я не собираюсь жениться. И вообще считаю, что разговор о девушке в холостой подпитой компании — не к лицу настоящему человеку. Утихните, пан Во­рона, не привлекайте внимания пьяных к безвинной девушке, не портите ее репутации, и я, хоть это и ужасное оскорбление, прощу вас за него.

— Хо! — отозвался Ворона.— Он меня простит. Этот кот, этот хам.

— Замолчите! — крикнул я. —;Как вы оскорбляете ее одним из этих слов, подумайте?!

— Господа! Господа! — успокаивал нас Дуботолк. — Ворона, ты пьян.

— Думайте сами. Я спустил вам однажды ваш проступок, я не буду делать этого больше,— прошипел Ворона.

— Мерзавец! — рявкнул я, беснуясь.

— Это я?

— Да, вы! — крикнул я так страшно, что даже спящие подняли головы со стола.— Я заставлю вас замазать свою глотку.

Столовый нож просвистел в воздухе и плазом уда­рился мне в грудь. Я вскочил с места, схватил Ворону за грудь и встряхнул. В то же время Дуботолк схватил нас за плечи и растащил, молча толкнув Ворону в грудь.

— Стыдись, Алесь! — загремел он.— Ты, щенок... — Сейчас же мирись.

— Нет, погоди, Дуботолк. Дело серьезное. Поздно. Задета моя честь,— рычал Ворона.

— И моя честь, как хозяина. Кто теперь приедет ко мне в гости? Все скажут, что у меня можно нарваться на такое,— гудел Дуботолк.

— Плевать,— выкрикнул, оскалившись, Ворона.

Дуботолк молча дал ему оплеуху.

— Теперь ты будешь прежде всего драться на саблях со мною, потому что он только взял тебя за грудь,— просипел он таким голосом, что многие содрогнулись,— я сделаю так, что мой гость пойдет от­сюда жив и здоров.

— Ошибаешься,— почти спокойно уточнил Во­рона. — Кто первый оскорбил, того первый и черед. А потом уж дело будет и с тобою, хоть и убей меня.

— Алесь,— почти умолял Дуботолк.— Не сотвори позора моему дому.

— Он будет драться со мною,— твердо стоял на своем Ворона.

— Ну, хорошо,— неожиданно согласился хозяин.— Ничего, пан Белорецкий. Будьте мужественны. Этот свинтус сейчас так пьян, что не сможет держать пулгак [24]. Я, пожалуй, стану рядом с вами, это будет самое безопасное от пуль место на всем пространстве дуэли.

— Что вы, пане Рыгор...— я положил ладонь ему на плечо.— Не стоит. Я не боюсь. Будьте мужественны и вы.

Ворона вперил на меня свои черные мертвые глаза.

— Я еще не закончил. Стреляться будем не в саду, иначе этот фацет убежит. И не завтра, иначе он уе­дет отсюда. Стреляться будем тут, сейчас, в пустой комнате возле мшаника. И каждому по три пули. В темноте.

Дуботолк сделал протестующий жест, но в мою душу уже закралась холодная бешеная ярость. Мне было все равно, я ненавидел этого человека, забыл Яновскую, работу, себя.

— Я подчиняюсь вашему желанию,— язвительно согласился я.— А вы воспользуетесь темнотой, чтобы убежать от меня? Впрочем, как хотите.

— Белорус! Львенок! — услышал я прерывистый голос Дуботолка.

Я взглянул на него и поразился. На старика жалко было смотреть. Лицо его искривилось, в глазках была нечеловеческая тоска и стыд, такой стыд, хоть лопни. Он чуть-чуть не плакал, и на конце носа уже висела какая-то подозрительная капля. Он даже в глаза мне не глянул, повернулся и махнул рукою.

Мшаник примыкал к дому, огромное помещение с седым мхом в пазах стенок. Паутина, как раскрученные свертки полотна, свисала с соломенной крыши и раскачивалась от шагов. Два шляхтича несли свечи и проводили нас в комнату возле мшаника, совсем пустую, с серой грязной штукатуркой и без окон. Тут пахло мышами и мерзостью запустения.

Если сказать честно, я боялся, и очень боялся. Чувства мои были похожи на чувства быка на бойне либо человека, сидящего у дантиста. И плохо, и гадко, но убегать нельзя.

«Ну что будет, если он вот сейчас возьмет и стрель­нет и попадет мне в живот? Ах, это ужасно! Убе­жать бы куда».

Мне отчего-то особенно чудовищной казалась рана в живот. А я еще только что поел.

Я едва не замычал от тоски и отвращения. Но свое­временно спохватился и посмотрел на Ворону. Он стоял с секундантами возле противоположной стены, заложив левую руку в карман черного фрака, а в правой, опущенной вниз, держал дуэльный пулгак. Два других ему заложили в карманы. Его желтое, сухое и какое-то брезгливое лицо было спокойно. Не знаю, смог ли я сказать то же о своем лице.

Два моих секунданта (один из них был Дуботолк) дали и мне пулгак, два других пулгака положили в карманы — я ничего не замечал, я смотрел на лицо человека, которого я должен убить, так как иначе он убьет меня. Я смотрел на него с какой-то жадностью, как будто желая понять, за что он убьет меня, за что он меня ненавидит. И вдруг я увидел кадык, обычный кадык, который выглядывал поверх грудины у врага и ходил неровными движениями, будто Ворона по­стоянно что-то глотал. И потом теплая волна умиле­ния прокатилась в моей груди и заменила ненависть. Нельзя, понимаете, нельзя было уничтожить суще­ство, у которого вот так двигался человеческий, плохо выбритый, такой жалкий кадык.

«За что я его убью? — подумал я, как будто лишь я стоял тут с пулгаком в руке.— Нет, его нельзя убить. И даже не в том, не в том дело, а вот эта тонкая, та­кая слабая человеческая шея, которую так легко пере­рвать».

Я не хотел умирать тоже, я решил увиливать, до­биться того, чтобы Ворона выстрелил три раза, и этим закончить дуэль.

Секунданты вышли и оставили нас двоих в ком­нате. Последнее, что я еще видел, было лицо Светиловича, его глаза, преисполненные прикрытой тре­воги и ужаса. Потом дверь затворили. Мы оказались в полной темноте. Быстро прозвучал голос одного из секундантов Вороны:

— Начинайте.

Я сделал левой ногою два «шага» в сторону и по­том осторожно поставил ее на прежнее место. Уди­вительно, но всякое волнение исчезло, я действовал как автомат, но так разумно и быстро, как никогда не сумел бы сделать это под контролем мозга. Не слухом, а скорее кожей я чувствовал присутствие Вороны в комнате, возле другой стены.

Мы молчали, Сейчас дело зависело во многом от того, кто будет более выдержан.