Начало всего - Робин Шнайдер

ТАК КЕМ ЖЕ Я СТАЛ после произошедшей со мной личной трагедии? Сначала – паршивцем по отношению к воркующим и жизнерадостным медсестрам. Затем – чужаком в собственном доме, временным жильцом гостевой комнаты внизу. Инвалидом, если хотите, пусть и нет слова хуже этого при описании человека, идущего на поправку.

Хотя постойте. Это слово как раз таки мне подходило. Только не в физическом, а в личностном смысле. Я потерял самого себя. Был когда-то Эзрой Фолкнером, «золотым мальчиком», а теперь стал никем. Того, кем я был, больше не существовало. Объяснить почему?

Я никому об этом никогда не рассказывал, но в последний летний вечер перед двенадцатым классом я ездил на Иствуд-хай. Было поздно, около одиннадцати, и родители уже спали. Темные дороги нашего живописного жилого комплекса навевали ощущение одиночества, как это обычно бывает в пригороде ночью. Казалось, клубничные поля по одну сторону дороги тянутся на мили вперед. Однако от фермерских земель мало что осталось – лишь небольшая апельсиновая роща напротив китайского торгового центра да платаны, растущие в плену разделителей полос движения по середине дороги.

Когда проживаешь в жилом комплексе из шестиспальных домов «в испанском стиле», а всего в полумиле вниз по дороге горбатятся на клубничных полях нелегалы-мигранты, порой на ум приходят тягостные, удручающие мысли. Особенно если едешь мимо этих полей каждое утро по дороге в школу.

Иствудская старшая школа расположена почти в самом конце северной части города Иствуда, штат Калифорния, и гнездится в предгорьях, точно крепость с фасадной отделкой. Я припарковался на учительской парковке. А почему бы нет, блин? По крайней мере так я сказал себе. На самом деле это был не бунт, а проявление слабости – учительская стоянка находилась практически прямо у теннисных кортов.

Над стеной плавательного комплекса поднимался легкий туман от хлорки, обслуживающий персонал уже расставил наверху, у кофейных столиков, пляжные зонты. Мне видны были их силуэты, клонившиеся под разными углами.

Я открыл ключом входную калитку своего любимого теннисного корта и подпер дверь спортивной сумкой. Ракетку я не держал в руках несколько месяцев. Она была точно такой, какой я ее помнил, с отклеившейся местами обмоточной лентой. Судя по вмятинам на ободе, ее пора было менять. Чего, конечно же, не случится. Новой ракетки у меня больше не будет. Никогда.

Бросив трость на землю, я похромал к задней линии корта. Мой физиотерапевт пока запрещал мне даже садиться на велотренажер, и лечащий врач скорее всего не одобрил бы задуманного, но плевать я на это хотел. Мне нужно было понять, насколько все плохо, увидеть самому, правы ли все врачи в том, что моя спортивная карьера завершилась. «Завершилась». Как будто последние двенадцать лет моей жизни сродни уроку физкультуры, который завершил прозвеневший звонок.

Я достал мяч и приготовился к мягкой подаче – простенькому удару, которым пользуюсь, чтобы не совершить двойной ошибки. Затаив дыхание, высоко подкинул мяч и ударил по нему ракеткой. В руку отдало легкой, но терпимой болью. Мяч приземлился четко в центре площадки. Я целил в задний правый угол. Не страшно.

Я встряхнул запястьем и поморщился, ощущая скованность от ручного бандажа. Снимать его я не стал – не такой дурак.

При второй подаче я ударил по мячу наклоненной ракеткой, придав ему легкое вращение. Сила удара повлекла меня вперед, и, споткнувшись, я нечаянно перенес вес на больную ногу. Колено прострелила острая боль.

К тому времени, как она поутихла, сменившись привычной, никогда не покидающей меня ноющей болью, мяч неслышно подкатился ко мне и словно в издевке остановился у ног. Моя подача не удалась. Мяч даже не пролетел над сеткой.

Все стало ясно. Я оставил мячи на площадке, сунул ракетку в спортивную сумку, застегнул молнию и поднял трость. Что я вообще тут делал?

Когда я закрыл калитку, пустые здания кампуса уже накрыла густая тень гор. Темнота навевала чувство тревоги. Однако бояться, конечно же, было нечего – нечего, кроме первого школьного дня, когда мне придется встретиться с теми, кого я все лето избегал.

Школа была моим вторым домом – местом, где все меня знали и где я, казалось, никогда не мог оплошать. Как и теннисные корты, на которых я играл с девятого класса, войдя в состав школьной команды. Здесь – между аккуратными белыми линями, разграничивающими травянисто-зеленые прямоугольники, – я находил покой.