Ночь с Марией. Рассказы - Олег Михалевич

– Кажется, тоже на Средиземку куда-то. Значит, судно – не самое здоровое место для жизни? – я даже не заметил, как мы перешли на «ты».

– Если это можно назвать жизнью. Не зря же морякам полагается пенсия на пять лет раньше. Любое ограничение естественных потребностей человека ведет к психическим расстройствам, которые тянут за собой цепочку самых неожиданных болезней.

Я представил эту коварную цепочку и поежился.

– Понятно. Значит, отсутствие на судах женщин крайне вредит здоровью моряка?

– То есть как – отсутствие?

– Ну, так ведь… – я спохватился, но было уже поздно. Катя резко повернулась и ушла. Однако на следующий вечер появилась вновь, и мы побеседовали с ней почти час. С ней явно что-то происходило. Днем она больше не спала, постоянно перемещалась по всему судну и даже внешне как будто изменилась. Сначала я приписывал это просто смене туалетов, но потом понял, что только платьями метаморфозу объяснить невозможно. Серая мышка, походив в шкуре львицы, быстро превращалась в грациозную кошку. И заметно это было не только мне.

Как только известие о том, что возвращение домой откладывается почти на месяц, распространилось по судну, котировки женской части экипажа резко подскочили вверх. Легенды приобретали вполне реальные очертания. Бывшие буфетчицы, которым, по слухам, уже в отделе кадров давали понять, что их отношение к капитану должно быть особым, чтобы с главным властителем экипажа не приключилась какая-нибудь непредсказуемая фуга, порой после затяжных рейсов становились капитаншами. Остальным – дневальным, поварихам или уборщицам доставались члены экипажа попроще, но доставались же! И отбою от молодого женского населения, желающего выйти в море на любой, самой завалящей должности, не было.

На судне женщины редко держались вместе. Какой смысл было терять драгоценное время на болтовню с подругами или давать возможность выбирать в сравнении? Для успеха требовалось просто быть единственной и неповторимой. Каждое морское судно потенциально становилось быстрой и надежной кузницей невест. Проблема заключалась только в одном: холостые моряки в экипажах оказывались большой редкостью. И «Иркутсклес» в этом отношении не представлял исключения.

Осторожные, из уважения к капитану, комментарии по отношению аппетитных форм буфетчицы Надежды слышать среди моряков приходилось регулярно. Удостаивались их и две другие женщины – самая старшая, тридцатипятилетняя повариха Бася, и самая молодая – двадцатилетняя дневальная Маша. Чем ближе мы приближались к теплому Средиземному морю, тем меньше плоти скрывали от мужских глаз женские наряды. Катя чаще всего располагалась на ботдеке, поближе к лазарету, тем более что у нее вдруг появились новые пациенты. Обжег руку моторист Венькин. Ни с того ни с сего захромал матрос Басов, и оказалось, что у него в паху образовался чирей, а идти на прием к молодой докторше с болячкой у самого причинного места он стеснялся, на операцию согласился только после того, как его припугнули, что может остаться без ноги. За Гибралтаром температура в тени подскочила до тридцати градусов, и народ все свободное время проводил на как-никак продуваемых палубах. Я тоже вышел прохладиться и невольно подслушал, как один из моряков, обсуждая болезнь Басова, не без зависти высказался, что и сам бы не прочь, чтобы ему докторица пощекотала в нужном месте.

– Не свалилась бы за борт. Жалко будет, если свалится. Глянь, какая попка – такие бы ножки да мне на плечи…

Над нами, на излюбленном ею ботдеке, пряталась от солнца в тени шлюпки Катя. В мало что скрывающем купальнике она опиралась на низкий планширь руками и грудью, выставив попку в нашем направлении, и слегка двигала ею из стороны в сторону для компенсации покачивания судна. И я подумал, что кое для кого гормональные расстройства явно гарантированы.

В Алжире народ присмирел. Местные женщины прятались под паранджой, прямо в порту у нас на глазах заковали в кандалы и увели болгарского моряка, которого местный араб уговорил продать бутылку водки – сухой закон! – на берегу было грязно, жарко, противно. Нас застращали рассказами о местных порядках, и наши женщины ходили одетыми по максимуму, предпочитая не сходить на берег вообще.

Катя металась по судну и, похоже, испускала какие-то флюиды, далеко разносящиеся вокруг «Иркутсклеса». В последний день к нашему борту подошел моряк и спросил, нет ли у нас доктора. У капитана очередного «трампа» сломался зуб, острый конец третий день впивается в щеку, бедолага в мрачнейшем настроении, не ест, но обращаться к арабскому эскулапу отказывается наотрез.

– Доктор у нас имеется, – ответил я, – но зубы, по-моему, не по ее части. Хотя зубы, если подумать, тоже в голове размещаются… Ладно, пойду, спрошу.

Я хотел подняться к Катиной каюте, но, вспомнив былой опыт, передумал и просто позвонил. И сказал, что вот тут с братского югославского судна просят помочь по части…

Договорить мне не удалось. Десять секунд спустя Катя стояла у трапа с плотно набитым кожаным чемоданчикам в полной готовности.

– Куда идти?

Я представил ее моему югославскому коллеге и объяснил, что судно стоит довольно далеко, отсюда не видно, поэтому сопроводить я ее не могу, но это не беда, потому как коллега прекрасно говорит по-русски, но вот сможет ли она что-нибудь зафугачить по части сломанного зуба – вопрос другой.

– Кстати, это хотя и югослав, но не «Vito», – зачем-то добавил я, и Катя посмотрела на меня так, что мне стало не по себе.

Грузовые операции заканчивались, я пошел включать гирокомпас, затем занялся картами на предстоящий переход, и о Кате вспомнил только, когда механики переключились с берегового питания на судовой дизель, и корпус привычно задрожал, наполняя наши недоразмагниченные организмы новым излучением.

Катина каюта была закрыта, на телефон она тоже не отвечала, я спустился к трапу и благополучно излеченный от чирея в паху вахтенный матрос Басов подтвердил, что докторица еще не возвращалась. Забеспокоившись, я сошел на берег и отправился на ее поиски.

Порт был довольно большой и сине-бело-красный югославский флаг обнаружился только в добром километре от нас. Я поднялся по трапу и огляделся. На борту не наблюдалось ни единой живой души. Вторгаться без спроса в чужие владения нехорошо, но выбора у меня не оставалось. Подождав минутку, я решительно отворил дверь надстройки. Внутри стояла абсолютная тишина, словно судно было покинуто подобно «Летучему Голландцу». Я старался производить как можно больше шума, громко топал, стучал в запертые двери кают, но тщетно. Ситуация была абсурдная. Я начал дергать все дверные ручки подряд, затем решил обойти судно по открытой палубе и уже спускался по трапу, когда дверь одной из нижних кают распахнулась, и мой путь преградили два не слишком дружелюбно настроенных парня.

– Что ты здесь делаешь? – спросил один из них на английском, и я, не утруждая себя переводом, ответил по-русски, что ищу капитана.

– Капитан просил его не беспокоить. Ты кто?

Разговор все больше действовал мне на нервы.