Мир под кайфом. Вся правда о международном наркобизнесе - Нико Воробьев

Поступить в универ меня заставили родители. Вообще-то я хотел пойти в армию, чтобы научиться взрывать все, что взрывается, — но зрение в минус шесть на одном глазу и минус шесть с половиной на втором не особо способствовало моему становлению специалистом по крупнокалиберному оружию. Вообще, я отдавал предпочтение киноведению, но мать настояла на «настоящем» дипломе — видимо, потому что умение по щелчку пальцев цитировать Шона Коннери («ejectah sheat, you musht be joking!» ^[7]), хотя и производит впечатление, не слишком высоко ценится работодателями. Поэтому я решил стать историком, выстроив следующую логическую цепочку: «Я же видел „Храброе сердце“ — возможно, я и так уже все знаю».

Я поступил в Лондонский университет Королевы Марии, что в Ист-Энде. В отличие от Бата, Уайтчепел ^[8] — идеальный пример плавильного котла. Сто лет назад он пользовался репутацией грязной дыры; здесь жили российские и польские евреи, бежавшие от преследований на родине, и именно здесь Джек Потрошитель оттачивал навыки хирурга-любителя на неудачливых проститутках. В конечном счете евреи заработали свои деньги и перебрались в другие районы, освободив место для бенгальцев, которые превратили синагогу на Брик-Лейн в мечеть; а в закусочных вместо бубликов стали подавать карри.

В это трудно поверить, но в 1980-х Шордич был совершенно белым рабочим районом и оплотом неонацистского «Национального фронта» ^[9]. Именно здесь собирались скинхеды перед нападениями на Брик-Лейн. Это, в свою очередь, привело к появлению азиатских уличных банд, которые должны были защитить свой район от расистов. С тех пор Брик-Лейн захватили терпилы-хипстеры, так что бывшие бойцы теперь в основном заняты показухой и хвастаются тем, как ненавидят друг друга.

История Брик-Лейн — это во многом история Лондона. Сто лет назад Британия владела половиной мира; теперь половина мира приехала к нам.

В незапамятные времена преступным миром правили суровые мужики вроде братьев Крэй или банды Ричардсонов ^[10]. Но восьмидесятые изменили все. Олдскульные гангстеры, зарабатывавшие на жизнь вооруженными ограблениями и рэкетом, поняли, что камеры видеонаблюдения положили конец старым порядкам. Хиппи были правы: будущее за наркотиками. Поэтому, поразмыслив, бандосы вложили накопления в кокс, дурь и гаш, оставив уличную работу новому поколению.

В 1980-е Мэгги Тэтчер спасла британскую экономику, однако за это пришлось заплатить немалую цену: частичный демонтаж социального государства увеличил разрыв между богатыми и бедными. Неполные семьи и другие малоимущие переехали в муниципальные многоэтажки, что привело к появлению там большого количества не очень законопослушных молодых людей, желающих как следует пошалить.

Между тем иммиграция меняла лицо Лондона. В восьмидесятые от стремительно растущей бедности больше всего пострадали чернокожие, в основном выходцы из Африки и Карибского бассейна, которые оказались заперты в гетто Брикстона, Мекхэма и Хакни. Королями улиц Южного Лондона тогда оказались ярди — профессиональные преступники с Ямайки. Хотя в Англии они считались мелкой шушерой, приторговывающей крэком, у себя на родине они были чем-то вроде мафии.

В то время Ямайка служила перевалочным пунктом для экспорта колумбийского кокаина в Англию, а некто Лестер Ллойд Коук (да, это его настоящая фамилия ^[11]) был главарем группировки «Град» — банды, получившей название по фирменной манере поливать оппонентов автоматными очередями. «Град» был силовым подразделением Лейбористской партии Ямайки (ЛПЯ) и обеспечивал простановку избирателями галочек в нужных местах в избирательных бюллетенях; штаб-квартира банды находилась в Тиволи-Гарденс. В 1960-е ЛПЯ и конкурирующая с ней Народная национальная партия (ННП) поделили трущобные районы Кингстона типа Тиволи на свои «гарнизоны», где они могли фальсифицировать выборы в свою пользу. В 1976 году Боб Марли попытался выступить посредником между воюющими сторонами — и получил за свои усилия пулю в грудь. Марли не отступил и добился появления на одной сцене лидеров ЛПЯ и ННП на своем концерте One Love в 1978-м, но выборы 1980 года стали самыми кровавыми в истории — погибло больше восьмисот человек.

Коук стал настолько влиятельным, что однажды, погнавшись за человеком из-за инцидента на дороге, заставил полицейских вывести беднягу из участка, где тот пытался укрыться, и забил его до смерти у всех на глазах. Позднее он убил пятерых (включая беременную женщину) в ходе разгрома наркопритона в Майами. Однако в 1989 году ЛПЯ проиграла выборы, а Коук лишился протекции. Его взяли за кровавую баню в Майами, а затем, в ожидании экстрадиции, он загадочным образом сгорел заживо в камере. Ума не приложу, как со столь милым парнем могло такое случиться.

Шумиха вокруг ярди и роста количества перестрелок в Лондоне была изрядная, хотя Брикстон так никогда и не стал «гарнизоном» Кингстона. Напротив, выходцы из Вест-Индии с их растаманской ^[12] атрибутикой были легкими мишенями для наркополицейских, стремящихся улучшить статистику арестов.

«Интересно, что, когда в семидесятых-восьмидесятых появились эти ярди, они стремились создать себе имидж таких гангстеров, плохих парней, — рассказывал мне позже мой приятель Падди. — Местные дилеры, конечно, испугались: людей находили в темных переулках со вспоротыми животами и тому подобное. Но затем из-за этой репутации круг замкнулся: теперь копы останавливают машины с черными парнями только потому, что они черные. Это самая настоящая расовая дискриминация из-за того, что случилось тридцать лет назад. Так что теперь им с наркотиками никто не доверяет. Сейчас гораздо проще быть преступником, если ты белый».