Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

Волод Перекатов исчез, как исчезают в наше время многие. Дело его явно относилось к исчезам, которыми не всегда безуспешно занимался следователь Игнатий Васильевич Бирюков до того, как он стал иеромонахом Аверьяном. И теперь Анатолий Валерьянович Зайцев был бы не прочь проконсультироваться с Аверьяном, тем более что Аверьян уже соприкасался с делом Перекатова, но Аверьян был занят у себя в мочаловской церкви, и Анатолий Зайцев выехал на расследование один.

Собственно, можно было бы объявить Волода Перекатова в розыске, но его жена Клавдия кричала в милиции, что Волода убили поганки дунинские. Ничего более вразумительного от неё добиться не удалось; Клавдия была нетрезва на этот раз по уважительной причине: как-никак муж пропал. Но Дунькины поганки настораживали даже милицию, вызывая некоторые ассоциации. Внести Дунькиных поганок в протокол было невозможно, как, впрочем, нельзя было и отмахнуться от них. О Дунькиных, вернее, о дунинских поганках поговаривали и несколько лет назад, когда Волод Перекатов был замешан в настоящее уголовное дело, закончившееся ничем, и без Аверьяна тогда не обошлось.

Анатолий Зайцев всегда удивлялся, почему называют поганкой такую красивую птицу, Одна из этих птиц как раз покачивалась на волнах неподалёку от берега. В лучах заходящего солнца раздвоенный хохолок отливал фиолетовым. Анатолий знал, конечно, что поганка по-другому называется «чомга» или «нырок». Поганкой чомгу называют потому, что мясо её слишком отдаёт рыбой и считается несъедобным, а нырком потому, что чомга может проплыть более пятидесяти метров под водой. Так что промыслового значения мясо чомги не имеет, и Волод не мог утонуть, охотясь за нею. Не заклевала же его, в конце концов, поганка, боящаяся человека и всячески избегающая его? Но присутствие поганок о чём-то говорило. В зарослях багульника, лозняка и болотных трав таилось большое озеро, окружённое непролазной топью. Лишь в одном месте озеро подступало к суше длинной узкой заводью. На этой заводи и покачивалась одинокая поганка.

Озеро это так и называлось «Глубокое», С ним сообщались ещё два озера Светлое и Чистое. Названия эти были новые, официальные, предназначенные для туристических маршрутов. Кстати, на Светлом озере и располагалась турбаза, претендовавшая на статус санатория. Исконные названия озёр были другие. Чистое озеро называлось «Плошка», Светлое — «Чумичка», а Глубокое — «Баклага». Имя Дунины озёра вспомнилось или обнаружилось в последнее время. Его производили от реки, протекавшей через озёра. В своих верховьях она называлась Индункой, далее Индуной, а в приокской пойме, где река набирала силу, её называли даже Дунаем.

Волод Перекатов работал одно время на турбазе. Имя Волод было записано у него в паспорте. Его мать Валентина Перекатова, как назвала его Володь, так и настаивала на своём, но в свидетельстве о рождении забыли написать мягкий знак. Интеллектуалы, забредавшие на турбазу, склонны были называть его Волот, хотя щуплый рыжеватый Володь никак не походил на легендарного исполина.

Валентину Перекатову называли в Мочаловке «Перекатная», иногда добавляя «Голь». Валентина действительно была перекати-поле, лимитчица из дальнего Подмосковья, не сумевшая осесть в Москве, зацепившаяся кое-как в Мочаловке, где устроилась подсобницей на завод Моавигр. Её поселили сначала в общежитии, а когда родился Володь, дали угол в бараке, предназначенном на снос, но не снесённом до сих пор.

Отец Волода пропал без вести до того, как Волод родился. В Мочаловке его так и не видели. Валентина по-своему любила Волода, говорила, что у неё больше никого нет на свете. Мыла она его в тазу; разумеется, в бараке никаких удобств не было. Подруга, только что получившая квартиру, пригласила Валентину помыть Волода в ванне, но оказалось, что ванну младенец не переносит. Он зашёлся плачем, сквозь который прорывался выкрик; «Утеку! Утеку!» То было едва ли не первое слово, произнесённое Володом.

И когда Володь подрос, он тянулся к воде и боялся воды, особенно недолюбливая проточную. Володь предпочитал полоскаться в лужицах, прудиках и в глухих бучилах, которыми изобиловали тогда окрестности Мочаловки. В этих стоячих водах он скорее грязнился, чем купался, погружаясь в мутную жижу с головой, Володь научился нырять раньше, чем научился плавать, да и сомнительно, научился ли он плавать когда-нибудь: иногда плавал вовсю, а иногда шёл ко дну. Избегая наших речек Векши и Таитянки, Володь ходил нырять на карьер к силикатному заводу, и за ним непременно увязывались другие мальчишки, некоторые намного старше Волода. Было замечено, что вода оказывает особенное действие, когда купаешься вместе с Володем. С ним любили купаться и девочки, хотя матери запрещали им купаться с мальчиками; вслед за Володем лезли в болотистую грязь, от которой старались держаться подальше без него. Купание с Володем затягивало, но у мальчиков, купавшихся с ним, не ладилась впоследствии супружеская жизнь, даже если они женились на девочках, купавшихся в тех же стоячих водах.

Учился Володь плохо, заканчивая восьмой класс, читал чуть ли не по складам. В армии на него то и дело налагали взыскания за неуклюжесть, нерасторопность и невнимательность, но Володь без всякого отвращения мыл как посуду, так и отхожие места, а получив увольнение, разыскивал всё ту же стоячую воду и надолго в неё погружался. Демобилизовавшись, Волод, не имеющий никакой профессии, не сразу нашёл работу и жил на хлебах у матери всё в том же барачном углу. Мастеровые из подросших мальчиков, когда-то купавшихся вместе с Володем, устроили его на водоканал. И здесь от Волода было мало проку, он так ничему и не научился, тупо и прилежно выполняя, что велят. Его не увольняли, так как от его присутствия дело спорилось… «Вода слушается его», — говорил о Володе бригадир. К тому же Волод чуял воду под землёй, и колодезники всё чаще приглашали его, чтобы он определил, где бурить скважину, Володь практически никогда не ошибался, Ему платили, а он отдавал деньги матери, чуть ли не до копейки, так что та стала запивать пуще прежнего.