Меня не купишь - Касарьего Мартин

— Разбились зеркало и бутылка, — ответил, чтобы отвлечь от меня внимание, Тони, собиравший с пола остатки зеркала

— Слушай, паралитик, оставь в покое чертовы стекляшки, их звон режет мне уши, и отвечай, когда тебя спрашивают.

Тони поспешно бросил подметать и неподвижно застыл, ящерицей вжавшись в стену и опираясь на костыли. Он так перепугался, что его тень казалась тенью тени.

— Ну, мечта моя, пойдем!

Рябой не спускал с меня глаз. Что-то во мне внушало ему беспокойство, потому он и не отходил от двери.

— Я не хочу идти, — взмолилась Эльза.

Я доставил себе маленькое удовольствие и безразлично пожал плечами.

Но Эльза никогда так просто не сдавалась. Она достала следующую сигарету.

— Все дело в Розе, Макс. Они хотят заставить ее работать. Не позволяй ему увести меня. Если тебе наплевать на меня, сделай это для нее, — умоляла она.

Роза. Ее младшей сестре, должно быть, уже исполнилось двадцать два Шесть лет тому назад хотеть ее было бы неприлично. А теперь она, наверное, превратилась в прекрасный, чистый цветок. Если только сохранила свою чистоту. Эльза, как всегда, вела грязную игру. Если бы она играла в футбол, она бы с чистой совестью подбивала каблуки своих бутс гвоздями. «Что ж, твоя взяла», — подумал я. И сказал:

— Девочка останется со мной.

— Да ну? — Рот орангутанга искривился в некрасивой гримасе. — Тогда уйдешь ты, тореро.

— Я же сказал: она останется со мной. Значит, я тоже никуда не уйду.

Рябой шагнул ко мне. Если дойдет до рукопашной, я буду игрушкой в его лапах. Я пару раз хлопнул себя пистолетом по бедру. Орангутанг остановился.

— Что у тебя там?

— Одна серьезная штука, она тебе не понравится.

— Убей его, или это сделает он, — прошептала Эльза. — Он вооружен.

Что бы там ни говорили, Природа не умеет довести начатое до конца. У Эльзы был такой нежный голос, а по справедливости из ее губ должно бы вырываться змеиное шипение.

— Почему бы тебе не попробовать разоружить его одной из твоих знаменитых улыбок, мой ангел?

Застывший слева от меня Тони напоминал возведенный Социалистическими Народными Массами памятник Подметальщику — Инвалиду Войны. Справа напружинилась Эльза, похожая на кошку, выпустившую когти в минуту опасности. Напротив возвышался орангутанг, подобный скале, смутно напоминающей орангутанга. Но скала зашевелилась. Я прицелился в фарфорового кота, сидевшего над притолокой как раз над ним. Ужасная, безвкусная статуэтка вот уже несколько месяцев вызывала у меня зуд. Но если я выпил, моя меткость совсем не та, что в трезвом состоянии, а потому я угодил парню прямо в горло. Вернее, я промазал ему прямо в горло. Пуля разорвала цепочку, на которой висел образок Пресвятой Девы, и кровь, пенясь, вырвалась из раны. На его лице застыло недоумение, рубашка мгновенно окрасилась в темно-красный цвет, в тон брюкам и пиджаку. Он поднес правую руку к уродливому отверстию, через которое утекала его жизнь, — и настал мой черед удивляться: он сжимал револьвер «астра полис магнум» 357-го калибра с вращающимся против часовой стрелки барабаном. Он достал его так ловко, что я и не заметил. Пожалуй, несмотря ни на что, Эльза была права. Я вмиг протрезвел. Орангутанг пошатнулся, закачался и рухнул, не издав ни звука. Если он и пробормотал что-то, пошевелил губами, чтобы выразить последнее желание или произнести предсмертное слово, дабы навеки остаться в Истории, то этого — увы — никто не узнал, так как никто не потрудился услышать его.

— Ох, горюшко-горе, — пробормотала Эльза, — одним меньше.

Она впилась ногтями в мою ногу и смотрела на дверь.

— Что, есть кто-то еще?

— Да.

— Пойдем отсюда.

Эльза взглянула на меня, застыв в ожидании и сжимая губами «Кэмел».

— Сейчас не время валять дурака, — сказал я и потянул ее за руку, но похоже, она угодила задницей в суперклей: мне не удалось ни на сантиметр оторвать ее от табурета. Я знал, что только попусту потеряю время на уговоры, а потому достал зажигалку и дал ей прикурить.

— Спасибо, милый.

Я схватил ее за запястье и с силой дернул, надеясь вызвать реакцию. С зажженной сигаретой во рту, она вскочила с легкостью уличного гимнаста.

— Ой, — запротестовала она, — ты делаешь мне больно. Ты никогда не умел обращаться с женщинами.

И тут я вспомнил о Тони, испуганном и уязвимом, как раненый заяц в чистом поле. Я не мог забрать его с собой — это не позволило бы мне быстро скрыться, — но не мог и оставить вот так. Я схватил со стойки бутылку соуса «Дядюшка Вильям» и плеснул на безукоризненно белую, свежевыстиранную и отглаженную рубашку Тони. Он смотрел на меня, онемев от удивления. Я отнял у него веник, говоря на ходу:

— Ложись на пол. Притворись мертвым, если не хочешь действительно умереть. Живо!

Я слегка толкнул его, достаточно, чтобы он потерял равновесие, и Тони плюхнулся на спину, успев смягчить падение руками.

— Вот эта пуля и убила тебя.

Я прицелился в фарфорового кота, сидящего над притолокой, и выстрелил. На сей раз проклятая фигурка разлетелась на куски. Прежде чем удрать через кухню, я поспешно подобрал четыре гильзы, а пока собирал их, взглянул на Тони: он лежал на спине, лицом в потолок, а его белая рубашка пропиталась киношной кровью.