Солнцедар - Олег Дриманович

Рассвет сбродил в знойный полдень. Пронизанные солнцем, свекольного цвета шторы пылали на сквозняке, даря ощущение, что он несётся прямиком в раскалённую жаровню. На подушке рядом лежала прохладная арбузная корка. Во рту сухмень. Поднялся. Соседей не было. Двинул в ванную, пустил из крана студёную серебристую стрелу. Хлебнул, сунул под неё голову. Стрела навылет прошила затылок. Блаженство. Где-то там ждало море, до которого он вчера так и не добрался. Хотелось есть. Завтрак, похоже, он опять проворонил. Правда, мысль о море студёное блаженство усиливала, ощутимо голод заглушая. Проходя мимо неубранного стола, макнул в томатные бычки осколок лаваша, отправил в рот. Натянув шорты, футболку, вышел из номера.

Навстречу проплывали отпускники — разомлевшие после моря чины в трениках, спортивных трусах, влажных плавках. Пузатые и подтянутые. Одинокие и с семьями. Этот — полковник, а этот, наверное, майор. Есть ли тут, интересно, генералы? Генералы, похоже, прятались от жары. Зато дети были кругом. Офицерские чада, казалось, даже резвятся и проказничают дисциплинированно. Офицерские жёны выглядели как обычно — ухоженные, хлопотливые, с осанкой, проговаривающейся о звании мужей. Народ тянулся с пляжа, спасаясь от полуденного пекла. А он в пекло спешил, по широкой белокаменной лестнице, обрывающейся где-то там, внизу эстакадой и зубчатым частоколом кипарисов, поверх которых плавилось ветреное серебро моря. Лестница нырнула под шоссе, штыки кипарисов расступились, и громада моря дохнула своей бесконечностью.

От избытка распиравших чувств захотелось закричать. Стеснение ли, зажатость — с губ только жалкий выдох сорвался. Как всегда в подобные сильные секунды, внутренний надзиратель — его заткнул.

Две недели — вполне достаточный срок, чтобы яркость первых впечатлений смыло привычкой. И всё же острота тех ощущений была пронзительной настолько, что и потом он всякий раз замирал при виде безбрежного простора. Уверен был — соседи его треплются, скептически заявляя — мол, хлябь морская для подводника, как грязь для танкиста, и вообще, нет такого моря Чёрного — лужа. Он-то видел, как эти двое тянут ноздрями солёный воздух и жадным прищуром цедят морскую даль.

Первый день Никита провёл у воды до сумерек. Купался, загорал; остужая ступни джигой, взбирался по гальке на пирс отпаиваться Тархуном и Нарзаном. Едва рассол на коже подсохнет, лез обратно в море, бодая волну. Плавал он неважно, но в этой упругой влаге удержался бы на плаву и топор. Нахлебавшись, усталый и счастливый, валился на лежак и смотрел сквозь калейдоскоп мокрых ресниц, как местная пацанва ныряет с двухъярусного волнореза. Особо смелые карабкались на самую верхотуру сварных перил и, чиркая макушкой солнце, срывались вниз горячей искрой окалины.

— Катамараны, лодки, возможна встреча с дельфинами! — зазывала лодочная станция.

Плебисцит

Только в номере понял, что испёкся — кожа пошла лоскутами. Солнце, словно в насмешку, украсило его эполетами: два сырых пятна с рваной окаёмкой алели на плечах. Подводники тем временем совершали очередное погружение. Сегодня для заполнения балласта был выбран трехзвёздочный коньяк. Смотались в Хосту, у вестибюля разошлись. Ян ловил, свесившись с подоконника, Алик пузырил.

— Дискобол, блин. Запузырил куда-то в стену, еле поймал, — выговаривал мичману Позгалёв, впрочем, безгневно.

К приходу Растёбина с четверть бутылки уже обрезали. Сразу налили, подовинули: «Давай, переводчик…», — и у Никиты по пищеводу взошла тошнотной волной голодная изжога. Покатал в пальцах стакан, пригубил, отставил. Друзьям, слава богу, было не до него, друзья явно куда-то намыливались. Алик распечатывал новые носки. Каптри, лупцуя свои крепкие скулы, обильно поливался одеколоном.

— И как оно, Чёрное? — озарил своей ироничной улыбкой Ян.

— Да обгорел, вон…

— Ну так, тридцать — из радиоточки, все сорок — в тени. Ничего, мы тоже бледными спирохетами приехали.

— Ты давай не обобщай, — Мурзянов, въезжая в свежий носок.

— На дизелях они от соляры по уши загорелые, — уточнил Позгалёв, весело, по-свойски, подмигивая Растёбину.

— Между прочим, ты с нами, штабной. Никаких отговорок, — капитан хлопнул надушенной ладонью по его обваренному плечу, и Никита аж присел от боли.