Кровоточащий город - Алекс Престон

У Фреда нашлось немного кокса. Мы сели на крыльце, выложили три дорожки на покосившемся деревянном столе. Поначалу Генри заметно нервничал. Я знал, что он не принимал наркотики с той давней ночи, когда его вырвало в туалете. Знал, что они пугают его. Он долго смотрел на меня, словно это был какой-то тест и от меня требовался правильный ответ, потом опустил голову и шумно втянул носом белый порошок, а у меня почему-то возникло чувство, что тест я провалил. Мы сидели и разговаривали. Играла музыка. Время шло. Первые парочки, самые пожилые, потянулись к калитке. Последними в темноте исчезали яркие платья женщин. Молодожены направились к дому; Веро вкатила коляску по пандусу, в ярко-желтый квадрат света в открытой двери.

Фред принес из шатра бутылку кальвадоса, и мы пустили ее по кругу. Алкоголь не сошелся с коксом: я был счастлив и одновременно чувствовал себя опустошенным. Марк вышел из дома, сел с нами и тоже приложился к бутылке. Все молчали, потом Генри поднялся, пробормотал что-то нечленораздельное и, покачиваясь, удалился к шатру. Я подождал немного, глядя на безумие высыпавших на небе звезд, и последовал за ним.

В шатре было тихо и темно. Генри спал на стуле, похрапывая, с полуоткрытым ртом. Я вздрогнул от неожиданности, увидев в центре шатра Веро. В пижаме, с собранными на макушке волосами, она смотрела на Генри, и ее большие глаза мерцали в темноте бледным светом. Она была босая и дрожала от холода. Я начал тоненько напевать «Lovecats», и Веро улыбнулась. Я шагнул к ней.

Мы танцевали в темноте, она стояла босыми ногами на моих ботинках и крепко обнимала, просунув руки мне под мышки. От нее пахло ужином и треволнениями прошедшего дня. Когда я умолкал, забывая слова и не зная, чем их заменить, мы останавливались, и мир тоже останавливался и умолкал, прислушиваясь в этот миг только к нам. Я наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом потянулся к губам. Веро отступила на шаг и опустила руки.

— Нет, — прошептала она.

— Я люблю тебя.

— Нет, Чарли. Пожалуйста, не сегодня. Сегодня нельзя.

— Только один раз. Всего раз. Последний. Пожалуйста.

Я шагнул к ней, обнял, приник губами к ее губам. Она задрожала, а потом ее горячий язык проскользнул в мой рот, и мы прижались друг к другу так, что я почувствовал пульс в ее крови, потерял границу между нашими телами, и даже не пришлось закрывать глаза, потому что нас окружала тьма. Я обхватил ее сзади, ниже спины, ощутив под фланелью теплую кожу. Она снова отступила, оттолкнула меня, повернулась и выбежала из шатра, свалив стул. Я сел рядом с Генри и опустил голову на стол.

Марк и Веро уехали рано утром. Они вздорили, я слышал их голоса: ее — низкий и резкий, его — сбивчивый, злой. В шатер на секунду заглянул Фред, споткнулся об упавший стул и, наклонившись, осторожно его поднял. Я наконец встал, потянулся и потрепал по голове Генри. Он проснулся, и мы поплелись в комнату, как несчастные дети, которым не дали досмотреть счастливый сон. Я помог Генри раздеться и свалился на кровать, чувствуя во рту вкус Веро.

Проснулись мы уже к полудню. Мать Веро приготовила круассаны и кофе с молоком в желтых кружках. Потом они с Ги проводили нас до калитки и махали, пока я заводил «поло», и мы покатили с холма вниз. В последний раз я увидел Нёфшатель в огромных слепых глазах больницы. Мы ехали молча до самого Кале с его унылыми, серыми корпусами промышленных зданий. Генри повернулся ко мне, улыбнулся, прикурил две сигареты и сунул одну мне в рот.

— Ну, видимо, вот и все, Чарли, — сказал он.