Вайзер Давидек - Павел Хюлле

Я продолжал стоять у стены.

– Ну так что, – спросил сержант, – скажешь или нет?

– Я уже все сказал, – всхлипнул я, слезы сами потекли у меня из глаз, но вид их только раздразнил М-ского, который подошел ко мне, схватил за руку, раскрыл мою ладонь, как маленькому ребенку, и отмерил пять ударов, звонких, как цоканье лошадиных копыт по асфальту.

– Говори!

– Это было в том самом месте, где мы видели вас над Стрижей!

– Где? – спросил директор.

– Над Стрижей, она там течет под железнодорожной насыпью!

М-ский замер, но только на миг. Его щеки побагровели.

– Иногда я ловлю там бабочек, – объяснил нам всем, – но это не имеет никакого отношения к делу! – Он снова схватил меня за руку, но я успел его опередить.

– Тогда вы были без сачка, – сказал я, – и без коробки для растений!

Резиновый шланг повис в воздухе и не обрушился на раскрытую ладонь. М-ский посмотрел на меня грозно, но с некоторой опаской.

– Ты в этом уверен?

– Да, пан учитель. – И я нахально усмехнулся, так как карты, по крайней мере частично, были открыты, хотя сержант и директор ничего не поняли.

– Хорошо, – сказал М-ский, – мы над этим подумаем, а сейчас перерыв, – это к остальным, – на чай!

Когда я вышел в приемную, впервые ощущая тошнотворный привкус шантажа, смешанный со слезами, сторож вскочил со стула. «Закончили? – бросил он вопросительно сержанту. – Уже все?» «Нет, – ответил тот, – принесите воды в графине, а вы, – это нам, – ни слова!» Сторож с графином исчез, и мы услышали шарканье его шагов в пустом коридоре, а из кабинета приоткрыли дверь, чтобы мы не могли переговариваться между собой. Все, о чем мы говорили, они могли услышать, если бы напрягли слух, но на этот раз мы не упустили шанс.

– Наш-ли возле старого ду-ба, – шептал Ши-мек, – сож-гли в тот же день ве-че-ром в карь-е-ре. В семь ве-че-ра, ис-ка-ли ме-сто со стра-ху, а сейчас пу-та-ем-ся тоже со стра-ху.

Прежде чем сторож вернулся из пахнувшего тишиной и мастикой коридора, мы успели условиться о самом важном. Да, Шимек знал, что говорил, детали придумал хорошие и, самое главное, правдоподобные. Действительно, старый дуб в ложбине был яркой приметой. Если считать, что Эльку разорвало взрывом, обрывок платья вполне мог долететь до дуба Потом мы не знали, что с этим лоскутом делать. А на поляне с эрратическими валунами, то есть в карьере, от которого до ложбины сорок минут ходу, и вправду лесничий разрешал жечь костры. Так что мы пошли туда – разве это странно? – ну и красный лоскут сгорел в огне. Сторож вернулся с графином, полным воды, и на минуту исчез в кабинете.

– Я на-шел у кор-ней, – шептал Шимек, – ты нес в кар-ма-не, – это мне, – а Петр бро-сал в о-гонь. По-том – до-мой.

Сторож был уже с нами, дверь в кабинет была закрыта, и теперь, вспоминая эту сцену, я думаю, что был это самый замечательный сценический шепот, какой я когда-либо слышал. Одно только оставалось неясным – почему на этот раз за водой послали сторожа, а не кого-нибудь из нас? Оставленные без надзора, даже при открытых дверях кабинета, мы могли без труда обо всем договориться, в чем у сидящих в кабинете не могло быть сомнений. Может, они хотели любой ценой завершить следствие? Или это была интрига М-ского? Об М-ском я, во всяком случае, думал все время, пока они долго пили чай, а мы сидели в канцелярии на складных стульях, которые ужасно впивались в зад.

Перед М-ским теперь встала сложная проблема – он наверняка понял, о чем речь. Незаметно игра между нами сменилась игрой между мною и М-ским, и, хотя я так никогда и не рассказал друзьям про мой первый в жизни шантаж, эта игра продолжалась еще долгие годы после окончания школы, и после смерти Петра тоже не закончилась, и даже – как я сейчас думаю, – возможно, продолжается и поныне совсем в другом месте и времени. Когда я закончил школу, М-ский еще преподавал естествознание и оставался заместителем директора по воспитательной части. Позднее, после семидесятого года, когда два государственных мужа подписали договор, который газеты в Германии и Польше назвали историческим, когда много людей выехало навсегда в страну Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, я узнал, что М-ский был среди них. Тогда я просто пожал плечами, однако, как оказалось, рановато. Ибо во время моего визита к Эльке, о котором я написал, что это тоже была игра, только вокруг Вайзера, во время этого визита, под самый его конец, М-ский снова неожиданно возник из небытия, словно ничто не могло произойти без него.

Из большой комнаты внизу, где лежала Элька, я поднялся в спальню. Мои руки больше не были крыльями «Ила», а прочие члены ничем не напоминали его серебристый корпус, задирающий красное платье. Рядом с кроватью стоял маленький переносной телевизор. Я включил его и, не вникая в передачу, совершенно пришибленный, натягивал пижаму Хорста. И тут я увидел на экране лицо М-ского, улыбающееся и толстощекое, отвечающее на вопросы репортера.

– Почему вы так поздно решились вернуться на родину? – спрашивал журналист.

– Ох, это не так просто, – отвечало лицо, – в общих чертах я бы объяснил это политическими причинами.

– Чем вы занимались в Польше?

– Научными исследованиями, – говорило лицо, – а по необходимости также преподавал в школе.

– Почему по необходимости?

– Потому что мои исследования, в которых я подчеркивал исключительность флоры и фауны, – хмурилось лицо, – окружающих Гданьск лесов, эти исследования не получали ни отклика, ни признания.

– По приезде вы опубликовали результаты своей научной работы?

– К сожалению, – на лице появились признаки некоторого нетерпения, – рукопись была конфискована у меня на границе.

– Почему?

– Боюсь, также по причинам политическим, – отвечало без запинки лицо.

– А чем вы занимаетесь сейчас?

– Сейчас, – лицо на минуту задумалось, – сейчас я преподаю в садоводческой школе специальные предметы.

– Продолжаете ли вы сейчас научную работу без помех?

– О да! – Лицо улыбнулось как на рекламе кока-колы. – Безо всяких помех!

– И какие же вы исследования проводите, позвольте спросить?

– Я провожу исследования, – лицо состроило важную мину, – исчезающих видов бабочек в Верхней Баварии.

– Будут ли опубликованы результаты ваших исследований?

– Да, – отвечало лицо, – в самом скором времени!

Я уже хотел выключить телевизор и убрать лицо, по крайней мере на эту ночь, когда на экране появилась фигура канцлера, господина Вилли Брандта. Он выступал в бундестаге, полемизируя с тезисами партии «зеленых». «Вы не знаете даже, – сказал я громко, поскольку в комнате никого не было, – вы даже не знаете, господин канцлер, какого они сейчас приобрели союзника!» – и выключил телевизор, боясь, чтобы с экрана не выскочило вдруг лицо – то самое лицо из прошлого с дорисованными Вайзером усами.