Если ты найдешь это письмо? Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям - Ханна Бренчер

Я поехала домой на Рождество через пару дней после отъезда Селии и осталась праздновать Новый год. В рождественское утро мама вручила каждому из нас подарки в оберточной бумаге. Пару минут кроме шуршания не было слышно никаких звуков. У моих братьев в руках оказалось по паре желтых трусов-боксеров. Маме тоже достались желтые трусы. Я раскрыла свой подарок – и тут же принялась запихивать его обратно в оберточную бумагу, стыдясь вынимать при всех.

– Я нашла эту идею в одном журнале, – объявила мама. – Это венесуэльская традиция. Люди надевают в Новый год желтое белье, чтобы оно принесло им удачу.

Она сияла оттого, что ей в голову пришла такая хорошая мысль, оттого, что все ее самые дорогие люди собрались вместе, в одной комнате, и у каждого в руках по паре желтых трусов.

Я посмотрела на свои, с рисуночком из белых горошинок по всему полю, и подумала: вот странная традиция! Вообще все это было странно. Но, полагаю, не страннее, чем убеждать себя, что, когда наступит полночь первого января, я как по волшебству стану совершенно другим человеком с прекрасными новогодними зароками.

Я обвела взглядом свою семью. Всех нас связывала какая-то венесуэльская традиция и желтые трусы в наших руках. И вдруг мне стала совершенно безразлична странность всего происходящего. Я выпустила из рук обертку и уронила ее на пол. Просто сказала «спасибо». А потом сказала «спасибо» еще раз – достаточно громко, чтобы мама меня услышала.

В начале 2011 года я не давала никаких зароков. Не пошла в бар в сверкающей мини-юбочке и балетках, как годом раньше. Вместо этого сидела, окруженная своими самыми близкими подругами из городка, в котором выросла. Мы ели сыр с тарелок, сидя на полу в гостиной. Смотрели, как падает мяч, и пили шампанское из фужеров. Я купила всем нам короны.

Я решила, что, вместо того чтобы давать зароки, которые все равно не сдержу, я просто выберу какое-то слово. Одно слово, которое понесу с собой в 2011 год. Этим словом не стали «комфорт», «успех» или «превосходство». Не стали «уверенность» или «жизнестойкость». Этим словом была интуиция. Интуиция. Способность обнаруживать нечто ценное и замечательное, не ставя себе целью найти его.

Не было ни суматохи, ни поцелуев в полночь, ни конфетти, запутавшихся в волосах. Новый год наступил тихо, словно, не будь на наших головах корон, мы бы его вообще не заметили. Я встречала его в желтых трусах.

* * *

Через неделю я вернулась в Нью-Йорк. Обратно за письменный стол в маленьком кабинетике общественного центра. Январь на Северо-Востоке безжалостен. Это бессердечный месяц. В сущности, январь – плод любви Сатаны и Салли Мей.^[26] Я лишь дивилась тому, как быстро ньюйоркцы вышвыривают свои рождественские елки на обочины. Только их я и видела по дороге на работу весь первый месяц 2011 года. Вечнозеленые деревца плакали, умоляя забрать их обратно в теплые дома и украсить шариками. Казалось, они стенали, когда я проходила мимо: «Я когда-то была вам нужна. А вы так быстро отказались от меня и моих веточек – на другой же день после Рождества!»

Видишь ли, в этот момент мне хочется тебе солгать. Мне хочется показать тебе волшебный поворотный момент, когда я несусь по улицам Нью-Йорка с энергией, веселой злостью и прочими бодрыми эпитетами, какие сгодятся для этого предложения. Думаю, это вина мира, что мне хочется нарисовать для тебя такую красивую картинку. По крайней мере, я предпочитаю обвинить мир, который всегда ухитряется убедить меня, что мне следовало бы парить на крыльях. Если я не погружена в бездну отчаяния, мне следует парить. Процветать. Преуспевать. В действительности же со мной все было нормально. Просто нормально. И я каждый божий день старалась не дать мелочам вывести меня из себя. Я пребывала в состоянии, в котором, если бы кто-то посоветовал мне «стать сильнее», он тут же получил бы по физиономии. Мы не становимся сильнее, как только того захотим. Думаю, более чем нормально просыпаться утром и просто быть «в порядке». Не «восхитительно». Не «это лучший день в моей жизни». Жизнь временами бывает сурова. И порой люди заслуживают большой похвалы уже за то, что сумели встать с постели.

Из положительных моментов следует отметить, что я плела в детском саду потрясающие фенечки – поскольку была настоящим гангстером в обращении с бусинами и черными ершиками для чистки трубок. И еще я участвовала в работе комитетов в ООН, особенно тех, что разбирались с несправедливостью в отношении девушек, которым не позволяли получать образование или которые сами не могли себе его позволить. Я изо всех сил старалась занять себя работой и в конечном итоге оказалась в комитете, помогавшем планировать конференцию для 250 делегатов-девушек. Они должны были съехаться в ООН со всего мира на 55-е заседание Комиссии по положению женщин – две недели, посвященные гендерному равенству и развитию женщин. В сущности, эти две недели были для меня тем, чем для других является «Неделя акул».^[27]

А что до любовных писем – я снова начала их писать. Сделала небольшой перерыв на каникулы, но чувствовала себя обязанной – более чем – открыть свой почтовый ящик и найти там очередные запросы на письма. Не имеет значения, что я пыталась писать о других вещах или пробовать другие проекты (настоятельно не рекомендую тебе просить читателей твоего блога присылать почтой арахисовое масло и мармелад, чтобы ты мог накормить всех бездомных Нью-Йорка), – любовные письма оказались самым крепким орешком. Именно их больше всего хотели читать люди. Я в то время не понимала почему, но оставила эту часть своей жизни тем, чем она и была, – тайной.

* * *

Несмотря на всю эту благодать, я по-прежнему с трудом вставала по утрам и слишком много плакала. Слезы были по поводу и без повода. Я уж боялась в том январе, что они вообще никогда не кончатся. Они приходили так часто, струясь потоками сквозь веки, точно покупатели в «черную пятницу», что я гадала, уж не стану ли я первой на свете настоящей несмеяной. Тогда мне пришлось бы выйти на улицы и стать общественной достопримечательностью, круче «голого ковбоя» на Таймс-сквер. Люди съезжались бы поездами и слетались самолетами, только чтобы увидеть меня, коснуться моих щек и собственноручно убедиться, что эти капельки – настоящие. Я плакала бы так много, что обо мне стали бы писать книги и детские стишки.