История одной семьи - Роза Вентрелла

После занятий я вихрем неслась по улицам центра, выскакивала на площадь дель Феррарезе, потом на виа Венеция. Микеле оставлял дверь открытой, и я входила, задыхаясь от быстрого бега; сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвется. Я боялась, что кто-нибудь увидит меня, что папа узнает — он убил бы нас обоих, я не сомневалась, что он способен на это.

В один из этих дней, глядя на мое обнаженное тело на кровати, Микеле сказал:

— Вот бы так было всегда.

И хотя его слова обрадовали меня, стало ясно, что надежда на вечную любовь скрывает под собой ужас. Я видела, как Микеле размышляет, разрываясь на части от сомнений: встать и убежать или остаться. Он сидел рядом с моим обнаженным телом, спиной ко мне: пшеничного цвета кожа, маленькая родинка чуть ниже лопатки, мощная шея, в левой мочке блестит серьга. Тогда я не сомневалась, что каждый миллиметр этого тела принадлежит мне. Он был моим одноклассником, мальчиком, который грациозно нырял в море, несмотря на лишний вес; который опаздывал в школу, чтобы проводить меня до автобусной остановки; который слушал мои рассказы, взамен даря свое молчание. Это было мое прошлое: сухие каменные стены, море, летние дни, поцелуй украдкой на камнях. Его присутствие дарило мне грусть и одновременно радость. Ради него я пестовала в душе чувство, выходящее за рамки влечения, за пределы любви — по-другому было просто невозможно. Да, если бы меня спросили, что я чувствую к Микеле, я не колебалась бы с ответом: мне он нужен как воздух, как еда и крыша над головой.

Месяцы, проведенные с ним, были самыми прекрасными в моей жизни. В теплом и гостеприимном доме Микеле мы занимались любовью на кровати, на диване, на одеяле, расстеленном на полу. Пока он пылко меня брал, я иногда что-то рассказывала, шутила, задавала вопросы. Ритм замедлялся, Микеле отвечал мне, целовал мне лицо, волосы, шею. Он был не из тех, кто много говорит, мы не рассуждали часами о политике и философии, как с Алессандро, но я не скучала по тем разговорам. Сворачиваясь клубочком за спиной Микеле, широкой, как панцирь легионера, я знала, что нахожусь в правильном месте.

Я опять полюбила сидеть с мамой на кухне. Она готовила обед, а я занималась; она говорила со мной, а я отвечала. Мы слушали песни по радио и вместе подпевали им. Каждый вечер я ходила с ней помолиться Богоматери, а по воскресеньям — на кладбище.

— Мама, тетя Корнелия больше не приходила к тебе? — спросила я во время одной из наших прогулок.

Она покачала головой, не сбавляя шага:

— У нее много дел в другом мире.

Но я знала, что причина в другом. Мама тоже наконец обрела покой, хотя бы ненадолго. Однако я все равно часто видела у нее в руках старую фотографию маленького Винченцо и слышала, как мама рыдает по ночам. Я сама иногда натыкалась взглядом на пустую кровать братьев и вспоминала время, когда мы жили вместе. Тогда все мое существо внезапно пронзала резкая физическая боль, концентрирующаяся где-то в животе.

Жизнь продолжалась. Папа нашел работу на местной бойне. Возвращаясь домой из этого омерзительного места, он источал не только запах крови, но и отвращение и гнев. Однако платили там хорошо, и мы могли побаловать себя новой одеждой или парой обуви. Не радовался только сам отец. Казалось, он постоянно испытывает душевную муку. Однажды он с безумным лицом зашел на кухню и накинулся на радиоприемник, принялся колотить его, пока не превратил в кучу скрученных проводов и болтов. На следующий день мама купила другой и включала его даже во время обеда. Отец делал вид, что ничего не замечает.

Я с нежностью вспоминала времена, когда была совсем маленькой и побаивалась братьев и отца, ходила за матерью, словно тень, пряталась за ее юбкой, находила убежище в ее ласке и любви. Я восхищалась мамиными яркими глазами цвета крапивы, растрепанными волосами — обычно она собирала их в узел, из которого выбивались мятежные пряди, — белыми руками, изуродованными мозолями; указательный палец был слегка искривлен, потому что мама много времени проводила за шитьем. Я снова могла смотреть на нее любящим взглядом. Однажды, рассказывая мне о молодости отца, она сказала, что знает все его слабые стороны, даже те, что незаметны большинству других. Наверное, так и было на самом деле. Я постепенно училась смотреть на жизнь внимательнее и теперь могла разглядеть другую сторону отца, прежде проявлявшуюся лишь изредка; хрупкую натуру, которую он тщательно скрывал и которую, вероятно, мама давным-давно обнаружила. Вот почему она пережила все невзгоды, простила моего папу и до сих пор любила его. Мне хватило нескольких полунамеков, чтобы стало ясно: рука, которая безмолвно просит подержать мою руку, ностальгия по морю, тайная меланхолия, даже папин гнев по поводу Микеле — все это тоже, возможно, проявления его хрупкой натуры.

Однажды вечером — за десять дней до Рождества — у нас дома появился Алессандро. Мы не виделись с лета, с того ужина, когда он предложил мне отметить получение аттестата зрелости. Я поступила с ним не очень хорошо, исчезнув без следа, но я тогда искала самый простой выход, пусть даже позорный. Я тщательно скрывала от него свой адрес и старалась показывать только лучшие свои стороны, поэтому удивилась:

— Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашел?

— Какой прием! — сказал Алессандро с иронией. — А нашел я тебя легко: тут, похоже, все тебя знают.

— Извини, — попыталась я загладить неловкость, — просто не ожидала тебя увидеть.

— Мария, кто там? — Мама выглянула за дверь: в руках кухонное полотенце, пальцы пахнут чесноком. — Алессандро! — воскликнула она. — Так приятно, я Тереза. — Она протянула руку. — Антонио, иди сюда, познакомься с другом Марии. Я уже рассказывала тебе о нем.

— Нет, мама, не сейчас, Алессандро пора идти.

Папа вышел к нам: на лице дежурная улыбка, руки скрещены за спиной.

— Приятно познакомиться. Я знаю, что ты сын полковника, — начал он, показывая, что для него истинная сущность любого человека неразрывно связана с сущностью его отца.

— Я готовлю ужин, оставайся. У нас есть телефон, ты можешь предупредить родителей, — с гордостью заявила мама, потому что телефон был одной из тех вещей, которые появились у нас благодаря хорошей зарплате отца.

Я терпеть не могла, когда она так себя вела, решая за меня ради моего же блага. Алессандро, взглянув мне в глаза, заметил мое разочарование, но принял приглашение. От меня не укрылось, что папа смотрит на него сурово. Алессандро, в джинсах и коричневой кожаной куртке, был очень красив: голубые, почти детские глаза, гладкое лицо. Но мои чувства к Микеле были совершенно другими.

Родители заставили гостя сесть за кухонный стол, и папа предложил ему бокал вина. Я надеялась, что Алессандро примется за одно из своих глубоких философских рассуждений. Тогда, почувствовав себя не в своей тарелке, отец ринулся бы в атаку. Он всегда так поступал в подобных ситуациях, но все получилось иначе.

— Расскажи нам немного о работе своего отца, — попросил папа.