Министерство по особым делам - Натан Энгландер

Лифт открылся, и они оказались в коридоре – он вел в вестибюль, где их попросили подождать. Отсюда им открылась широкая мраморная лестница, устланная ковровой дорожкой в восточном стиле, которую прижимали отдраенные до блеска медные стержни. Сверху, из-за балюстрады, выглядывал мальчик с прилизанными волосами в шелковом халате с монограммой. Ему давно было пора спать. Он был босой – видимо, тайком вылез из кровати. Лилиан и Кадиш сделали вид, что не замечают его.

Вышел дворецкий, они двинулись за ним. Прошли мимо малой гостиной – там они мельком увидели генеральшу. В малую гостиную можно было пройти еще через одну дверь, из большой гостиной, но их провели через дальнюю дверь в библиотеку. Там вдоль стен шел изящно огибавший углы поручень с закрепленной на нем лесенкой – усевшись на ее ступеньку, можно было путешествовать вдоль полок. Когда они вошли в смежный коридор, какой-то слуга скрылся через одну из секций стены. Наконец дворецкий провел их в столовую, предложил им сесть и удалился.

Комната была просторная, холодноватая. На одной длинной стене висел выцветший гобелен, выбранный явно за ширину. Стена напротив в этой бесконечной квартире состояла почти сплошь из окон, за ними открывался узкий балкон. В центре комнаты тянулся длинный деревянный стол, смахивающий на средневековый. С виду не определить, но основательно отполированное и истертое дерево наводило Кадиша на мысль, что стол старинный. Вдоль одной его стороны стояли восемь стульев с высокими спинками. Еще два, с подлокотниками (из которых торчали грубые колышки), стояли по торцам. Вдоль окон по всей длине стола тянулась обитая материей скамья на вид еще более жесткая, чем стулья. Туда Лилиан с Кадишем и посадили, и они затерялись в огромной комнате.

Лилиан поправила лямку платья. Пощупала – не выглядывает ли бретелька лифчика. На шее у нее висела тонкая платиновая цепочка с одиноким бриллиантиком. Ее переделали из обручального кольца, перешедшего от мамы, семейной реликвии. Бриллиантик Лилиан поместила по центру, ниже ключицы.

– Выглядишь элегантно, – похвалил Кадиш.

– Если нет возможности обновлять наряды, надо обновлять лицо – это как-то бодрит.

Кадиш сел во главе стола.

– А мы к такому образу жизни могли бы быстро привыкнуть, – сказал он. – Слуги снуют с соусниками. Ты ждешь, когда с другого края стола долетит эхо – разобрать, что там сказали. Обернись все иначе, нам незачем было бы ходить кланяться. Кланялись бы нам. Если бы Перон не вернулся, если бы правительства не вылетали в трубу одно за другим – как знать?

– Это неизбежно, – возразила Лилиан. – С природой не поспоришь. А ты каждую осень держишь пари, что листья с деревьев не облетят. За что бы ты ни брался – всегда осечка. Тысяча переделанных носов – и что? – все, как один, отваливаются.

– Ну мой-то не отвалился, – сказал Кадиш, оглядываясь по сторонам. – А все осечки у меня из-за Перона. Что бы ему вернуться из Испании, как Эвита, – в красивом гробу со стеклянной крышкой, всем на радость.

– Зачем ты то и дело заводишь старую пластинку? Что за интерес – поминать старое? – сказала Лилиан. – Не можешь забыть Перона? Тебе, кстати, есть чему у него поучиться.

Кадиш подошел к Лилиан.

– Чему это мне у него поучиться? – спросил он шепотом. – У этого мерзавца – чему?

– Никогда не сдаваться, – ответила Лилиан, тоже шепотом. – У него украли жену и не сказали, где она похоронена. У него украли страну и выслали прочь. И он не сдался, – сказала Лилиан. – Понял? А тебе не надо плыть через океан, не надо завоевывать страну. От тебя требуется одно: вернуть сына. Хочешь отомстить? Вот и переплюнь Хуана Перона. Выдумал себе заклятого врага – обставь его. Но тело меня не устроит, Кадиш. Мой сын мне нужен живым.

– Зачем мне лезть из кожи вон, если жена всегда готова меня выручить? Вот мы добрались до самого верха – и все благодаря тебе. Обычное дело: я обещаю, ты делаешь.

– Да, но этого мало. Вот мы торчим тут – это же оскорбительно! Хочешь, чтобы я что-то сделала, Кадиш? Я сейчас пойду и поищу генеральшу, будто я в гостях у подруги. Расцелую ее в обе щеки, а потом мы посудачим о наших детях.

И Лилиан направилась к стене с гобеленом – туда, откуда они пришли.

– Погоди, – остановил ее Кадиш. – Мы у них, надо играть по их правилам. Нам подадут знак.

Лилиан остановилась, обернулась, но от своего намерения не отказалась.

– Не будем себя уважать – нам не поможет никто.

– Не дергаться – это значит уважать себя. Больше того – это значит быть с ними на равных. Такие люди умеют держать паузу. Они замолчат посреди фразы, затянутся сигаретой, будут полчаса смотреть в окно, забыв выдохнуть дым, и при этом, Лилиан, следить за нами. Так что не трепыхайся, не показывай, что волнуешься.

– А то я этого не знаю! Мне приходится иметь с ними дело наяву, не в воображении. А ты только надуваешь щеки и заключаешь сделки с покойниками.

– А ты только нагнетаешь да винишь.

– Кадиш, я ни в чем тебя не виню.

– Тогда послушайся меня и не рыпайся.

– Думаешь, для чего нас сюда посадили? Чтобы унизить.

Лилиан скрестила руки на груди.

– Сядь, – велел Кадиш. Он сердился на Лилиан, сердился безо всякой причины, но на кого еще Кадишу было гневаться, на кого направить ярость в этой огромной комнате? Он понимал, почему ярится. От беспомощности! А тут еще Лилиан верит, будто она может заставить этих людей им помочь.