Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько

– Еще не знаю, – честно ответил я.

– Ну, так узнай! – усмехнулась она.

– Как?

Мое маленькое «как» вырвалось наружу случайно, ведь на него мой ответ был достаточно четок. Оставалось только преодолеть страх. Но мне было интересно, что скажет эта лесная нимфа.

– Дойди до того края леса, – сказала она. – Он такой большой! Идти придется долго – день или даже два. А когда выйдешь с противоположной стороны, сразу поймешь, хочешь ли ты идти дальше, или стоит вернуться…

«Какой прекрасный рецепт», – подумал я. И какой простой. Действительно, надо хотя бы испытать себя, а не сидеть и изнывать у этого пруда.

– А еще… – Она глубоко задумалась и добавила то, о чем я начал думать только впоследствии: – Если и в мире тебе будет тесно, можно представить, что ты НЕ ЗДЕСЬ!

– То есть? – не понял я.

Она вздохнула и посмотрела на меня, как на больного или на взрослого болвана, который не понимает простых вещей.

– Вот, например… – Она ненадолго задумалась. – Когда я полощу белье в проруби, мне кажется, что оттуда мне машут крыльями морские ангелы. Папина рубашка – самый старший Синий Ангел, вожак стаи, у платков и полотенец тоже есть свои имена. Все они – пленники воды, а я должна вызволить их из пучины. Когда я развешиваю белье – знаю, что ангелы взлетят… Понимаешь?

Я не понимал, приняв ее щебетание за обычные детские бредни.

Потом, во время опасностей, болезней, бедности и голода, я много раз представлял это НЕ ЗДЕСЬ – и все в жизни становилось на свои места.

Жить в себе – вот что имела в виду девочка с синими глазами, – и ты никогда не почувствуешь тесноты!

Это был еще один простой и замечательный рецепт.

Но была в этой встрече и еще одна непостижимая вещь. Могу показаться сумасшедшим, но скажу: каким-то чудом Бог послал мне, как сказали бы сейчас, негатив или изнанку судьбоносной встречи Эгля и Ассоль. Надеюсь, вам не надо объяснять, кто это? Вот и хорошо…

Эта безумная мысль пришла мне в голову в одну из бессонных тюремных ночей, когда я представлял, что лежу в каюте корабля, идущего в Пуэрто-Рико, и счастливо улыбался в потолок, наводя ужас на своих сокамерников. Вот тогда я и понял, что значит ее «не здесь».

…Когда мы попрощались, я спросил, как ее зовут, она ответила: Мария. И назвала фамилию одного из зажиточных хуторян.

Значит, она не была лесным существом или плодом больного воображения. Вполне реальная девочка десяти лет.

Я серьезно поблагодарил ее за беседу и сказал, что немедленно сделаю так, как она советует, – пойду на край леса и пойму, смогу ли идти дальше.

– Когда ты вернешься? – спросила она.

– Когда научусь жить так, как ты, – не здесь! – пошутил я.

Она кивнула и пошла.

Пошла в одну сторону леса по тропинке, ведущей к ее хутору, а я – в другую…

…Он замолчал. Кажется, даже дерево, возвышавшееся над нами, затаило дыхание. Я боялась, что он прервет рассказ, так как выглядел он уставшим.

– Вы научились? – спросила я, едва сдерживая необъяснимую тревогу.

Об этом можно было и не спрашивать, но я хотела, чтобы он скорее нарушил паузу.

– Вы догадливы… – улыбнулся он.

Я видела, какое усилие над собой он сделал, чтобы снова заговорить.

– Когда-нибудь о том времени будут писать книги и исследования – и все встанет на свои места. Вы доживете до них. Мир содрогнется, и дороги назад не будет. Когда-нибудь…

Но тогда мы вынуждены были жить в предлагаемых условиях. А они были страшнее самого страшного сна. Но в этом сне мы должны были жить, ведь жизнь – одна.

В общем, я зарегистрировался в этом комбеде. Жил вместе со многими другими членами коммуны в своей бывшей спальне. Спал вместе с остальными – вповалку на полу, уставившись глазами в потолок с облупленной и обстрелянной лепниной. Безносые ангелы и слепые купидоны не узнавали меня. Казалось, что я просто заблудился во времени и надо только перетерпеть, переждать, пока сойдет туман, а вместе с ним исчезнут все эти «продотряды», «продразверстки», «комбеды» и прочая дьявольщина, настроенная на разрушение.

Однажды меня послали на хутор – тот самый, с которого была эта девочка.

Мария…

Я снова увидел ее.

Она была уже взрослая. Но я сразу узнал ее. И она узнала меня. Мы пошли друг другу навстречу так, будто я только что вернулся «с того края леса», а она просто быстро выросла.

Мы продолжили прерванный тогда разговор без малейшего удивления.

– Ну, и как там, в мире? – с улыбкой спросила она.

В этот момент я почувствовал, что тиски, в которых находилась моя грудная клетка, ослабили свое давление и в нее входит воздух, и его запах показался мне таким свежим и густым, как аромат первого майского меда.

– Завтра сюда придет продотряд… – сказал я.

Так состоялась наша окончательная встреча.

Мы стали жить, как умели, – не здесь.

На кораблях и во дворцах, на вершинах гор и в садах, во всех возможных и невозможных временах и измерениях!

В Зальцбурге обедали с Моцартом, в Руане спасали Жанну д’Арк, в Африке охотились на тигров, ловили рыбу на берегу Тихого океана и каждую ночь наблюдали, как небесные светила собираются в хоралы, чтобы пропеть для нас свою осанну.

Мы жили так тысячу лет. Я жалел только об одном: что мои десять лет из этой тысячи не принадлежали ей, что я сбежал на «тот конец леса», не понимая, что самое главное давно уже встретил на своем пути именно здесь, у себя под носом. Если бы…

Если бы знать, я бы подарил ей десять лет реального счастья – в виде… тарелки с куриным бульоном и куска белого хлеба, о которых мы запрещали себе говорить.

Она таяла у меня на глазах, и, хотя от этого становилась все красивее, я не мог этого допустить. Я знал, что где-то в стенах поместья должно быть золото. Тщательно пряча от других свои намерения, я планомерно простукивал каждый миллиметр своего бывшего дома. И однажды наткнулся на глухой звук, доносящийся из давно умершего камина.

У меня появилась цель: достать нам документы и выехать отсюда, ведь на дорогах все чаще встречались тела умерших от голода, а большинство сельских домов стояли пустыми – от них пахло свежей смертью.

Я сказал, что вернусь как можно скорее, и однажды ночью пошел в город, чтобы выменять драгоценности на важные для нашего побега бумаги. Золото могло творить чудеса. Но мне это только казалось…

Я добыл всего лишь один кусок хлеба.

Возвращался, не зная, как посмотрю в ее синие глаза. То ли время шло медленно, то ли мои ноги стали ватными, но вернулся позже, чем обещал. Последние километры до села дотягивал чуть ли не на четвереньках и чем ближе подходил, тем яснее понимал, что, в отличие от моего восприятия, здесь время скакало, как безумный всадник на сумасшедшем коне: покойников на дорогах стало втрое больше, а дома уже смердели застарелой смертью, как разрытые могилы.