Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович

кто дает клятву и не собирается ее исполнять, а также клятвопреступники. И я не просто рекомендовал бы надевать в этих случаях перчатки, но и определил бы, какие когда необходимо использовать — из кожи лисьей, собачьей или волчьей, в зависимости от привычек и склонностей человека.

Возникает вопрос, войдут ли когда-нибудь в моду перчатки для лица, подобные тем, что предназначены для рук? Я думаю, что это необходимо не только из-за холода, так как какие холода летом, а еще и по той причине, что они были бы весьма полезны. Шутники, конечно, сразу подумают: чтобы скрыть изъяны лица. Но боже сохрани шутить с цивилизацией, которая есть основа приятности и удовольствия! В пользу таких перчаток для лица (или как мы их там назовем) говорит другое. Фасон их можно было бы выбирать по желанию: круглые, продолговатые, чисто белые или с румянцем, ярко красные, с маленьким или большим носом, словом — на любой вкус. И подобно тому, как перчатки скрывают руки и нет нужды их белить, отпадет необходимость в белилах и румянах — достаточно будет затянуть лицо в белую или розовую кошачью кожу.

Наконец, польза таких перчаток для лица состояла бы также и в том, что они закрыли бы нам лицо и таким образом не было бы видно, когда нас заливает краска стыда, поелику образование до такой степени поднялось, что человек представляется нам настолько просвещеннее, насколько в нем бесстыдства больше.

Впрочем, мода идет своим путем, не обращая внимания на то, что Петр или Павел говорит и пишет. Даже и умные люди, которые перчатки и другие в одежде пустяки высмеивают, потихонечку поспешают за модой, чтобы самим не быть осмеянными.

Цивилизацию и роскошь можно рассматривать как жену и мужа. Всегда недовольные друг другом, они все-таки непременно прогуливаются под руку.

Ежели справедливо, что люди за дом, виноградники, землю платят налог, то еще справедливее, чтобы и мода облагалась налогом, размер которого должен возрастать в зависимости от степени ее излишества и роскоши. Что получило бы от этого государство, пусть подсчитают те, кто занимается государственными науками. Например, каждый ежегодно расходует на перчатки по крайней мере десять форинтов, так почему бы ему не заплатить еще один форинт в качестве налога? Что из того, если за вуаль придется платить в год по два форинта и где та женщина, которая бы сказала: нет, это дорого? За каждую модную шляпу, как женскую, так и мужскую, пусть установят налог только в тридцать крейцеров. Какую бы это огромную сумму составило! А все эти кареты, дорогая упряжь, амазонки или маленькие собачки, которые лучше питаются, чем многие люди? А всевозможные платья из немыслимых тканей, которые появляются и исчезают как кометы? Разве дамы, отдающие сто форинтов за какое-нибудь прозрачное платье, чтобы один или два раза его надеть и потом выбросить, не заплатили бы еще пять форинтов как налог?

Однако ученая голова требуется для определения таких налогов, ибо подход должен быть весьма различным. Например, когда девушка говорит, что она потому носит шляпку, что не переносит солнца, она должна платить небольшой налог, хотя ее мать и бабка ходили с непокрытой головой в девичестве и им солнце не вредило. Но ежели девушка в наше время только затылок прикрывает шляпкой, а передняя часть головы голая, она должна платить в двойном размере — во-первых, из-за моды, а во-вторых, за обман.

Когда мода на головные уборы меняется, каждая женщина должна заплатить небольшой налог, но когда девушка в головном уборе высунется в окно, она должна платить в двойном размере — во-первых, за намеренное желание показать себя женщиной, когда она еще ею не стала, а во-вторых, за то, что после замужества охотнее будет появляться с непокрытой головой. Когда многие мужчины без нужды носят очки, они тоже должны платить двойной налог — во-первых, за то, что деньги тратят на безделицы, а во-вторых, за то, что портят этим глаза. Когда у женщины или девушки волочится хвост платья, она должна оплачивать сумму, на какую ее платье испачкается и порвется, хотя прекрасно, если женщина одета до пят. Но когда платье сзади непомерной длины, а на груди глубокий вырез, надо платить вдвойне — поелику покрывают то, что позволительно видеть, и показывают то, что следует скрывать.

Самое же главное: если обычный налог кому-то кажется обременительным, то предлагаемый налог на моду можно было бы взимать без всякого труда.

Перевод Ю. Брагина.

ДЖЮРА ЯКШИЧ

Начальствующий

Май месяц.

В это время поют жаворонки и соловьи заливаются сладостно и нежно… Мои милые, мои печальные соловушки!.. А может быть, потому и милые, что печальные?.. Ведь и у печали есть своя неизъяснимая прелесть, и разве слезы сиротки не трогают тебя больше, чем глупое зубоскальство надутого дурака? Я и сейчас помню прекрасные дни молодости, когда я плакал, видя слезы на бледном лице опечаленной девушки… Это была первая любовь, первая незабываемая, упоительная печаль; наши слезы смешались, эти первые, сладкие слезы стали и первым стихотворением…

Печаль — это поэзия… А поэзия — грустная улыбка, которая сквозь слезы играет на молоденьком личике…

Было время, когда я ночи напролет с набожным восхищением слушал грустные трели соловья; эти маленькие птички мне часто казались херувимами и серафимами, которые возносят у величайшего престола всемогущей и всемилостивой природы хвалебные гимны своему создателю… Я и сам с ними пел и с ними грустил. А теперь? Верно, человеческая жизнь тоже делится на четыре времени года — весну, лето, осень и зиму… Но и летом бывает град. А в жизни — страшные обиды, которые безжалостно уничтожают и разоряют самые нежные всходы розария, заботливо взлелеянного в пылком сердце.

Но я не собираюсь утомлять вас грустными наблюдениями и мыслями, которыми я иногда делюсь со своим сердцем…

Для вас я приготовил маленькую зарисовку из жизни начальствующих и бедных подчиненных.

Итак…

Бедняга подчиненный без разрешения своего начальства осмелился дышать майским воздухом! Поистине неслыханно! Выйти до восхода солнца, слушать нежную и печальную песню соловья, слушать жаворонка, наслаждаться журчанием ручья, лечь в душистую траву! Ну, это уже слишком!.. Предаться грезам и не заметить, что уже пробило восемь часов, забыть строгий приказ начальства, всем сердцем и душой отдаться радостям прекрасной, никем еще не тронутой книги природы, и все это без разрешения свыше; и в этом невинном наслаждении забыть про бремя и тоску, раздирающую твою грудь, не вспоминать про тяготы и мерзости, которые преследуют