Отель "Гонолулу" - Пол Теру

Отыскав в кухне телефон, Мизинчик принялась набирать какой-то номер, поглядывая на зажатый в руке клочок бумаги.

— У тебя есть тут знакомые? — вытаращилась на нее Мелвин.

— Мы познакомиться в самолет.

Мелвин отвернулась от мачехи, Була тоже. Глаза их встретились, взгляды выражали неодобрение и какую-то пока еще смутную тревогу.

— Это миссис Мизинчик Хамстра, — проговорила женщина в трубку.

Все прислушивались к разговору. Мизинчик перешла на родной язык; судя по интонации, сперва она о чем-то робко расспрашивала, потом заговорила визгливо, настойчиво, всхлипывая, принялась что-то объяснять. Эта страстная речь была похожа на молитву, прочитанную задом наперед на черной мессе.

Дети Бадди не знали языка, который они сочли филиппинским, и тщетно прислушивались к горестному и бурному потоку слов, порой сменявшемуся отрывистыми, похожими на лай репликами.

Молодая женщина изливала кому-то свое горе, она попала в безвыходную ситуацию, человек, с которым она свела знакомство в самолете, уже казался ей другом и спасителем. Чтобы понять это, не требовалось знания языка.

Повесив трубку, Мизинчик уставилась в пространство, глаза ее то блестели, то затуманивались.

— Собираешься пригласить к нам эту женщину? — спросил ее Була.

Он даже это сумел угадать: Мизинчик звонила приятельнице постарше, она пригласила ее сюда, в дом, и та приняла приглашение.

Намеренно ли Мизинчик принялась играть своим обручальным кольцом, так и эдак поворачивая его на тонком пальчике, любуясь блеском камня? Она вроде бы колебалась, набиралась решимости, чтобы ответить пасынку. Никто не пришел ей на помощь, и, почти ломая руки, Мизинчик заговорила: она просила дать ей что-нибудь, какую-нибудь вещь, принадлежавшую Бадди.

— Реликвия для память, — сказала она. — Часы, например.

— Часы были на нем, когда он утонул, — ответила Мелвин. — Бедный старый колохе.

— Этот дом — память о нем, — подхватил Була. — Ты стоишь посреди реликвии, сестренка.

Они печально задумались, как много изменилось для них после смерти Бадди. Здесь, на берегу моря, глядя влажными глазами на волны, они думали теперь не о море, а об отце, телом которого играют эти волны. Тело гложут рыбы, оно разбухло от воды, не вмещается в костюм. Иногда море выбрасывало такие трупы на берег: они видели поутру их слепые глаза, опухшие сизые губы. Ужасно думать, что отца попросту сожрали акулы.

Приятельницу Мизинчика звали Ронда Маланут. Она появилась на пороге с большой сумкой в руках. Смуглая, пухленькая, верхняя часть тела перевешивает нижнюю: ноги тощие, живот — что котел, широкое, плоское, бесформенное лицо. Когда она смеялась хищным смехом, сверкал одинокий золотой зуб; когда она улыбалась, хитря, зуба видно не было.

— Я приехала повидать Мизинчика.

Ее сумка была набита свечами. В то же утро на столе в комнате с видом на океан женщины устроили святилище Бадди. Бадди улыбался с портрета в рамке с подписью: «Будь со мной, Мизинчик, я те задницу шелком обтяну». Вокруг горели десятки вотивных^[33] свечей, стол был усыпан цветочными лепестками.

Мизинчик Рубага бо́льшую часть дня проводила у себя в комнате, выходила только сменить свечи перед фотографией Бадди. Она ставила в вазу свежие цветы, обвивала новой гирляндой портрет. Була подметил, что Мизинчик собирает поспевшие плоды манго с дерева возле дома. Зачем они ей понадобились?

Ронда помогала по хозяйству, никому не мозоля в особенности глаза: быстро разобралась, что тут к чему, и могла вымыть посуду и расставить ее по местам, не спрашивая указаний.

Однажды утром за общим столом возник еще один незнакомый молодой человек.

— Тони Маланут, — представился он, опираясь локтями на стол, ухмыляясь и уплетая за обе щеки.

Сын Ронды знай пихал себе в рот кусочки послаще, облизывая короткие пальцы, позвякивая браслетом с выгравированной надписью: «Тони Маланут». Невысокий, коренастый, на вид лет двадцати с большим гаком, клочковатые усики, здоровенная квадратная голова, темные, глубоко посаженные глаза. На поясе у парня побрякивала связка ключей: они придавали ему праздный и самодовольный вид.

— Это твой красный пикап? — поинтересовался Була.

Тони кивнул, полный рот мешал ему ответить. Проглотив, он похвастался:

— «Додж Рэм». Турбо. Грузовой.

— Ты проезд перегородил, — сказал ему Була. — Отгони.

Дом заполонили чужаки. Ронда мыла пол, Мизинчик меняла свечи в святилище, теперь еще Тони возился со своим грузовичком. Работа не принижала этих людей, не превращала их в слуг — напротив, она словно облекала их полномочиями. Когда Ронда вытирала пыль, казалось, она присваивает себе каждую вещицу, любовно полируемую ее тряпкой.

— Как я горюю о папе, — вздыхал Була.

— Я тоже горюю о нем, — подхватила Мизинчик.

— Разве можно горевать о человеке, которого ты знала всего два-три дня?

— Пять дней, — поправила его Мизинчик, — а еще пять ночей.

Була и Мелвин оставались жить в доме. Они сердились на отца, который навязал им эту женщину, а еще больше сердились за то, что он умер. Дела безнадежно запутались, дверь в комнату Бадди оставалась запертой, банковский счет заморозили до тех пор, пока не будет прочитано и подтверждено завещание. Главным капиталом Бадди был отель «Гонолулу», так что эта история затрагивала и меня. Завещание Бадди представляло собой загадку для всех. Мелвин, душеприказчица Бадди, отказывалась что-либо обсуждать, следуя примеру отца, которому суеверие запрещало говорить о завещании вслух.

Я не мог разделить их скорбь, а потому держался подальше от дома Бадди. Однажды я проезжал мимо — мы с Милочкой и Роз направлялись на пикник на северный берег — и увидел у дороги молодую женщину. На деревянном столике перед ней лежали зеленые плоды. Сначала я обратил внимание на ошибку в сделанном от руки плакатике: «мангу», а потом и на саму женщину: то была Мизинчик, вдова Бадди.

— Она сказала, ей нужны деньги, — пояснил Була при следующей встрече.

Чужаки все привольней чувствовали себя в доме. Тони Маланут усвоил манеру сидеть на террасе и любоваться волнами, задрав ноги на перила. Вид его босых ступней приводил Булу в бешенство. На этом самом месте прежде сидел Бадди, держа в одной руке стакан с выпивкой, а в другой — сердечко с прахом Стеллы, дожидаясь, когда мелькнет в закатном небе зеленый луч.

Фотография Бадди закоптилась от пламени свечей, рама покорежилась, но женщины по-прежнему нагромождали на столе перед ней цветы и свечи.

Була позвонил Джиммерсону. Он попытался поделиться с адвокатом своими тревогами, но посреди разговора у него перехватило горло, он всхлипнул раз, другой.