Удивительный мир Кэлпурнии Тейт - Жаклин Келли

По правде сказать, печатанье мне уже чуток поднадоело, но деньги были хорошие, и иногда было интересно смотреть, как доктор Прицкер лечит животных, которых ему приносят. Это вполне искупало монотонность моего труда.

А потом у бедняги Сэмюеля началось заражение на ноге, на которую наступил упрямый бык. Доктор Уокер уложил его в постель на целую неделю и велел держать ногу выше сердца. Я немедленно вызвалась сопровождать доктора Прицкера на вызовы.

Он немножко засомневался:

— Может, лучше Тревис? Думаешь, он согласится?

— Нет, он тоже в постели, у него бронхит. Иначе бы он, конечно, вызвался помочь, — не могла же я признаться, что мой братик падает в обморок даже от мысли о крови, не говоря уже о ее виде.

Я примчалась сразу после школы и помогла доктору собрать инструменты. Хотя кузнец и приладил вожжи для доктора так, чтобы тот мог править одной рукой, все равно нужно было запрячь его буланую кобылку Пенни в повозку. Можно подумать, что ветеринару годится только самая симпатичная лошадка в городе, но ничего подобного. Узкогрудая, с кривоватыми ногами, она была далека от идеала красоты. Здоровая и спокойная, Пенни досталась доктору по дешевке.

— Внешний вид — это еще не все, — сказал он, и я, от хорошего отношения к Пенни, с ним полностью согласилась.

Первые несколько дней, когда я ездила с ним в повозке, на нас поглядывали с изумлением, но улыбались и махали. Я сидела с прямой спиной и старалась изо всех сил выглядеть как настоящий помощник ветеринара. Когда мы приезжали на ферму, я приносила ведро воды, подавала ему мыло и полотенце, пока он обсуждал с фермером состояние животного. Часто фермер разражался бесполезными замечаниями: «Он сегодня сам не свой» или «Она ничего есть не хочет». Как прикажете доктору Прицкеру ставить диагноз на основании таких туманных описаний? Тем не менее после подробных расспросов и внимательного осмотра он собирал всю нужную информацию, а я тем временем подавала ему инструменты и делала заметки в «истории болезни» пациента.

Самым памятным событием стал визит на ферму Доусонов. Там мы обнаружили корову, лежащую в стойле, к хвосту привязана накарябанная карандашом записка: «Брюхо раздулось. Пжалста, помогите».

Мистер Доусон и его сыновья были далеко — клеймили скот. Рассчитывать было не на кого. Кроме меня.

Вид у бедной коровы был самый жалкий. Она пускала слюну и то ли мычала, то ли стонала при каждом вздохе. Левый бок словно надули. Мы приготовили все, что полагается, — ведро воды, мыло. Я открыла сумку с инструментами, чтобы доктор смог провести осмотр.

К этому времени я приучила доктора Прицкера объяснять мне, что он делает.

— Вот смотри, тут слева закупорка рубца, первого отдела желудка. Мне надо дать ей наркоз, чтобы я смог очистить желудок. Придется подождать, пока Доусоны вернутся.

Я храбро заявила:

— Я могу это сделать. Одна унция спирта плюс две унции хлороформа плюс три унции эфира. Взболтать перед употреблением.

Он поглядел на меня с сомнением.

— Ты мне прекрасно помогаешь, Кэлли, но все же…

— Необходимо вести тщательное наблюдение за дыханием, — я старалась, чтобы мой голос звучал уверенно, словно я все знаю. — Слишком мало — и корова начнет бодаться. Слишком много — корова умрет. Правильно?

— Правильно. Но вдруг с тобой что-нибудь случится? Что тогда скажут твои родители?

Я очень хорошо себе представляла, что именно скажут мои родители, но решила, что сейчас об этом думать не стоит. Он даже возразить не успел, а я уже вынимала пробки из пузырьков с вонючими препаратами. Я смешала их в чистой бутылке и хорошенько взболтала.

Я взяла конус для наркоза и сказала самым что ни на есть профессиональным голосом:

— Вы готовы, доктор?

Он никак не мог прийти в себя и пробормотал еле слышно что-то вроде:

— Боже, только бы мне об этом не пожалеть.

Я привязала недоуздок покрепче и придвинула конус из промокательной бумаги к морде коровы. Ей было слишком плохо, она даже внимания не обратила. Я начала капать смесь химических веществ на конус. Корова вдохнула, глаза ее закатились и, наконец, голова упала в солому. Я подняла ей веки, я видела, как доктор Прицкер так делал. Корова даже не мигнула. Теперь надо было держать ее в таком состоянии, капая жидкость равномерно, чтобы она не проснулась, пока он работает. Но не переборщить, а то она совсем не проснется.

— Хорошо, — доктор вроде слегка успокоился.

Он взял троакар, тоненькую трубочку с острым наконечником, и сказал:

— Начнем с этого, может, удастся ее очистить.

Те, кто считает, что хирургия — тонкое искусство, придут в ужас от того, что случилось. Он с силой ткнул острым концом в бок коровы, прямо в ее раздутый желудок. Вышло огромное количество газа, а за ним полилась полупереваренная трава. Жидкость лилась пару секунд, а потом остановилась.

— Черт, — сказал доктор Прицкер, и я была ужасно горда тем, что он забыл извиниться передо мной за то, что произнес плохое слово в моем присутствии. Я уже не была просто девочкой — я была его ассистенткой. — Троакар засорился. Придется вскрывать. Ланцет.

Я подала ему длинный искривленный нож. Он сделал маленький надрез на коже у последнего ребра, а потом надавил на нож сильнее, и разрез увеличился до шести дюймов. Он оттянул кожу и оболочку нижней части желудка. Засунул руку в коровий желудок и принялся выгребать полные горсти какой-то дряни. Сразу стало видно, что желудок сдувается по мере того, как он его очищает.

— Где же это ты, старушка, такого наелась? Никогда ничего подобного не видал.

Затем он решил, что дело сделано. Зашил желудок, а затем и кожу.

— Отлично. Пора ее будить.

Я перестала капать жидкость, но конус пока не снимала — вдруг она начнет буянить. Корова медленно приходила в себя и наконец с трудом поднялась на ноги, стала оглядываться — с интересом к жизни. Спасена!

Я воняла химикатами, и фартук оказался чуток замазан навозом, но ничего дурного со мной не случилось.

— Молодец, Кэлпурния, У тебя настоящий талант к этому делу, — похвалил доктор Прицкер и глянул на меня с хитрецой. — Но мы же не будем рассказывать о том, что произошло, папе и маме?

— Ни за что, сэр!

— Договорились.

На этот раз мы оба вымыли руки в одном и том же ведре, и мыло с полотенцем у нас были общие. И до конца дня я не переставала улыбаться.