Жажда жить - Джон О'Хара

Однажды в дождливый день, в начале августа 1916 года, Тейты заканчивали завтрак.

— За почтой никто сегодня не ходил? — осведомился Сидни.

Это была обязанность Альфреда — дойти или доехать до конца проселка и проверить содержимое почтового ящика.

— Я не забыл об этом, — вскинулся Альфред.

— Я не разрешила ему выходить, с утра дождь льет как из ведра, — вмешалась Грейс.

— А я хотел, — продолжал Альфред.

— Да, хотел, но я считаю, детям сегодня не надо выходить на улицу. Того и гляди простудятся. А тут еще этот детский паралич.

— Ты права. Дети, слышите, что мама говорит? Сейчас ни в коем случае нельзя простужаться. Детский паралич — это не шутка.

— Да, папа, — кивнула Анна.

— Что за чепуха, я уже не ребенок. Даже Билли не ребенок, ему восемь, — насупился Альфред.

Билли улыбкой поблагодарил за перевод из разряда детей.

— Это не только детская болезнь, — сказала Грейс.

— Тогда почему говорят „детский паралич“? — спросила Анна. — Это же глупо — называть болезнь детской, если дети ею не болеют.

— И дети болеют, — продолжала Грейс. — В Нью-Йорке зафиксированы тысячи случаев.

— Хорошо, что я не живу в Нью-Йорке, — благоразумно заметил Билли.

— Вполне с тобой согласен, — откликнулся Сидни.

— Тысячи детей или взрослых? — допытывалась Анна.

— Тех и других, — сказала Грейс. — Сидни, ты лучше меня об этом осведомлен.

— Эх, к сожалению, об этой болезни вообще мало что известно, даже врачам, — вздохнул Сидни.

— Даже врачам? — удивилась Анна. — Мне удивительно, как они ходят к больным, если мало что знают.

— Анна, не надо говорить „мне удивительно“, — вмешалась Грейс. — Это чистый ПГ.

— Что такое ПГ? — осведомился Сидни.

— Пенсильванский голландский, — пояснила Грейс. — Мы решили ограничиться первыми буквами, а то, глядишь, кто-нибудь услышит и обидится.

— Фи, как глупо, — фыркнул Альфред.

Сидни, а вслед за ним все остальные рассмеялись.

— Ладно, ладно, — вновь заговорила Грейс. — Пусть будет ПГ, когда хочешь пошутить, но этот молодой человек то и дело говорит на ПГ, даже не отдавая себе в том отчета.

— А что я могу сделать? — обиделся Альфред. — Если бы вы послали меня в Лоренсвилл или Андовер, я перестал бы говорить как Сэм. Папа, когда вы наконец отправите меня в интернат?

— Мы еще не решили, но точно не в этом году, может, и не в следующем, и не обязательно в Лоренсвилл или Андовер. Тебе всего двенадцать, так что времени еще полно.

— В Англии в интернат принимают до двенадцати, ты сам мне об этом говорил, — возразил Альфред.

— В Англии есть много такого, чего нет у нас. И далеко не все бы тебе там понравилось. Хочешь в Итон? Что ж, в Итоне наказывают за малейшее нарушение правил. И это не просто ремень, молодой человек. Бьют палками или хлыстом. Так что на твоем месте я бы удовлетворился здешними порядками.

— А я и не говорил, что хочу учиться в Англии, — сказал Альфред.

— Это хорошо, потому что, уверяю тебя, ты и не будешь учиться в Англии.

— Папа… — вмешался в разговор Билли.

— Да, Билл?

— Расскажи Анне про детский паралич.

— Ах да, конечно. Спасибо, что напомнил.

— Спасибо, Билли, — повторила Анна.

— Да, когда папа о чем-то говорит, мы все должны его слушать. Перебивать невежливо. Все должны об этом помнить, — назидательно сказала Грейс.

— А никто и не перебивал, — возразил Сидни. — Мы просто немного отвлеклись. Повторяю, врачам мало известно о детском параличе, потому что долгое время они вообще ничего не могли понять. Один говорил одно, другой — другое. Но недавно медицина пришла к заключению, что болезнь эта — именно то, что какое-то время называлось детским параличом, только теперь придумали другое название. Это… дайте-ка вспомнить. Полно… мие… лит. Полиомиелит.

— Точно, — подтвердила Грейс.

— Это то слово, которое пишут на двери тех, кто заболел и находится на карантине. Не „детский паралич“, а новый медицинский термин.

— Как все же насчет детей? — спросила Анна. — Почему его раньше называли детским?

— Думаю, потому, что дети заболевают скорее, чем взрослые. Случаев детских заболеваний больше, чем взрослых. Но заболеть может всякий, так что, пожалуйста, постарайтесь не простудиться, все трое обещайте нам с мамой, что будете осторожны.

Последовал нестройный хор обещаний.

— Хорошо. — Сидни поднялся из-за стола. — Схожу-ка я за почтой.

— Папа! — отчаянно вскрикнул Билли. — Не надо!

— Не волнуйся, малыш. — Грейс успокоительно погладила сына по руке. — Папа оденется потеплее. Резиновые сапоги, плащ, верно, папа?

— Непременно. Не волнуйся, Билли, я буду очень осторожен. Можешь пойти со мной, сам убедишься, как я одет.

— Сестричка, мадемуазель, в карманный бильярд не хочешь ли сыграть? — предложил Альфред.

— Идет, — согласилась Анна, — только в ванную зайду.

— Я ни за что не простужусь, Билли. — Сидни взял сына за руку: — Пошли на кухню, там в шкафу должны быть сапоги и все остальное. Ну что за дождь, кошмар какой-то, а, малыш?

— Ну да, — кивнул Билли.

Никто не заметил, но Грейс осталась в столовой одна.

Вскоре Сидни вернулся с содержимым почтового ящика в руках, снял в кухне сапоги, плащ, клетчатую кепку, развесил вещи сушиться, сунул ноги в шлепанцы и прошел в кабинет, где Грейс сидела у камина, покуривая сигарету.

— Самый холодный день за все лето, — поежился Сидни. — Насчет камина ты правильно придумала.

— Для меня что-нибудь есть?

— Пара писем и несколько почтовых открыток. Каталог Франклина Саймона, — перечислил Сидни. — Остановился поболтать с Майлзом Бринкерхоффом.

— Где?

— У почтового ящика. Он проезжал на машине с каким-то малым, когда я вынимал почту. Остановился. По-соседски.

— По-соседски? — переспросила Грейс.

— Ну да, скоро он будет нашим соседом. Дом, который он строит, почти готов. Майлз рассчитывает въехать к концу сентября.

— Неужели?

— Ну да. Этот малый, который был с ним в машине, — подрядчик. Бэннон. Роджер Бэннон. Роджер Бэннон-младший, а уж кто старший, понятия не имею. С Роджером-то я сталкивался в городе. Лет десять назад он играл за университетскую футбольную команду.

— Его отец еще занимался политикой, — сказала Грейс.

— Похоже, так. Он, правда, умер вскоре после того, как мы поженились, но я помню, что его имя всплывало каждый раз, когда разговор заходил о политике.