Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк

Отсюда, из кресел, увидели они стремительно идущего по отделению мужчину. Накинутый на плотные плечи халат развевался буркой. Встречные больные и медсестры поспешно, уступая напору, отходили в стороны.

— Вот наглец, как у себя в кабинете! — подивился Шохин.

— О, какие люди! — мужчина радостно поспешил к сидящим. — А пугали: тяжелая операция, тяжелая операция! — Он обхватил Шохина за плечи.

— Тише, Сережка, раздавишь отца, — Ирина Борисовна поцеловала сына в подставленную щёку. — И не предупредил. Ну, как находишь?

— Огурец. Просто-таки свежий огурец, — сын не скрывал восхищения. — Эдак и я бы лег отдохнуть на пару недель. А что? — неожиданная перспектива захватила его. — Чикну я эту простату к чертовой матери. И главное — сколько плюсов: во-первых, лет через тридцать мучиться не придется, а потом — и от женщин, наконец, избавлюсь.

— Э, балабон, — безнадежно махнул Шохин, движением этим словно ненароком коснувшись волос сына.

Ирина Борисовна поднялась:

— Пойду отцу обед разогрею, а вы пока поболтайте. Только сегодня не спорить! — добавила она, внушительно посмотрев на сына.

— Слушаюсь, мэм, — Сергей Михайлович послушно склонился.

Они сидели в соседних креслах, и Шохин-младший положил ладонь на руку отца:

— А ты действительно выглядишь молодцом.

На самом деле, увидев отца, он даже растерялся: настолько тот сдал за эти несколько послеоперационных дней.

— По работе как?

— На работе как на работе, — с деланым равнодушием ответил Сергей. Но, не удержавшись, похвастался: — Между прочим, предложили замом в один главк.

— Интересно? — Шохин-старший оживился.

— Подергался было, да через своих людишек получил кой-какую негативную информацию, так что думаю чуток погодить. Да и потом, себя поставить надо. На каждое предложение кидаться — так в мелочевках и осядешь.

— А для дела как лучше?

— И для дела лучше, — Сергей скрыл улыбку: старик не меняется.

— Чего внучку не привез? — Михаил Александрович опустил подбородок на грудь, так что он почти уткнулся в подвешенную бутылочку.

— Выздоровеешь — привезу. Еще осточертеет.

— Давай, давай, — оживился отец. — Так и быть, выручу вас в очередной раз: заберу на все лето на дачу. Голубей будем гонять, мороженое рубать.

— Мать совсем осунулась, — Сергей поспешно перевел разговор: жена уже достала для дочки двухмесячную путевку в Анапу. — Ты б ее отпускал пораньше.

— А кто ее держит? — Михаил Александрович тревожно повел глазами на дверь кухни, откуда доносился высокий голос жены, беседующей с буфетчицей. — Гоню — сама не идет.

— Позавидуешь тебе, — сын в самом деле завистливо вздохнул. — Просто-таки образец коммунистической жены. Сейчас такие вымирают, как мамонты. Если б ты ее здоровый так же ценил, как теперь.

— Ну, это не тебе судить, — насупился отец. — Мать про то, как я к ней отношусь, все сама знает, — он многозначительно порубил воздух ребром ладони. — Тут вы не мешайтесь. Ты вот отчитайся-ка лучше, чего у тебя опять с Галиной.

— Сосуществуем, — оттого, видимо, что ждал этого вопроса, ответ получился раздраженным.

— Во-во, — Михаил Александрович скривился с видом человека, который ничего другого и не ожидал. — Два идиота. Под сорок уже, и все — «сосуществуем». Девчонку б пожалели. И что вы за люди? Пятнадцать лет грызете, грызете друг друга. Уж разодрались бы один раз на год вперед или разошлись к чертовой матери!

— Может, и разойдемся, — тяжело согласился сын.

— Э-э, у тебя и десять лет назад та же музыка была.

— Не так все просто, отец.

— Ничего не делать, оно, конечно, проще. Живете вы, я погляжу, как сонные мухи. На поверхность всплыть — на это откуда только силы берутся. А там — устроился, чтоб сверху не капало и снизу не сквозило, и — плыви себе куда вынесет, хоть в сортир, абы потеплее! — Глаза стали злее, движения жестче.

— А зачем же в одну кучу? — Сергей Михайлович почувствовал подзабытое, разом приливающее озлобление, как всегда при спорах с отцом, когда тот рубящим этим движением отсекал самые очевидные, но не устраивающие его факты. — Знаешь же, что я-то не из бездельников. Неделю не поднимался: готовил документы на коллегию…

— Все фантики. Люди кругом дело делают, такую махину разворачивают, а вы все бумажки перекладываете.

— Да какие еще люди?! Где ты их видишь? Начитался беллетристики, — Сергей приподнял угол оставленного кем-то на журнальном столике «Огонька». — Думаешь, если сверху волны, так и снизу буря? Ан тихо. Так, легкое дыханье, трели соловья. Выжидают твои люди, каким боком все обернется. Ты-то в свое время дернулся, так по шапке получил. Или забыл?

— То-то я и гляжу: мне дали, а тебя запужали до смерти, — на обтянутом желтоватой кожей лице Шохина заходили желваки. — Время щас другое. Стране хозяин нужен!

— Силен ты судить да рядить! — восхитился сын. — О государстве, как об артели. Да это ж махина неподъемная! Тужимся вот, подступаемся с разных сторон, а ведь никто толком не знает, чего из этого выйдет.

— А не знаешь, так уйди с богом. Только черта с два ты куда уйдешь.

— Все та же безапелляционность! Сколько кругом происходит. Все, к чему привыкли, вверх тормашками летит! Один ты не меняешься.

Он увидел, как подбородок отца опять плавно опустился на грудь и, спохватившись, погладил его запястье:

— Ладно, будем считать, что ты прав.

— Я всегда прав, пока жив, — решительно заявил отец. — И имей в виду, Серега: загубите своими фокусами внучку — не прощу.

Сергей Михайлович с привычной опаской скосился на отца. Да нет, чего там? Простит. Этот — простит.

— Опять спорите? — подошедшая с дымящейся тарелкой Ирина Борисовна осуждающе взглянула на сына. — Устал, сынок?

После обеда, когда Шохин уснул, мать с сыном устроились в тех же креслах.

— Да я ладно, — он провел рукой по ее вьющимся рыжим волосам. — Ты-то чего себя изводишь? Смотри, что под глазами развела. Разве обязательно сутками торчать? Пришла, накормила — и домой. Все так делают.

— Так не отпускает. Только начну собираться, в руку вцепится и поглаживает, поглаживает. Как тут уйдешь? — Она растроганно посмотрела через открытую дверь палаты на спящего. — Хитрюга!

— Просто идиллия! — подыграл сын. — Кто не знает — и не догадается, сколько вы по молодости посуды переколотили… А помнишь, как вы разводились?

— Что ты болтаешь?

— А! Думаешь, если маленький был, так не помню! — он уличающе засмеялся. — Когда отец загулял.

— Ты что-то путаешь, любезный!

Он увидел, что всерьез рассердил мать, но досада, нереализованная после грубой выходки отца, требовала выхода.