Плещущийся - Андрей Скабичевский

Серега работал с ним год, и за это время, по его подсчетам, Паша выдал не более ста слов. Однажды, в самом начале сотрудничества, бригадир бетонщиков Кобчик не выдержал двухнедельного Пашиного молчания: в состоянии крайнего раздражения схватил Пашу за грудки и тоном, не терпящим возражений, в нецензурной форме спросил, почему его сотрудник все время молчит. Паша посмотрел на него взглядом, будто впервые его увидел, завис на полминуты и выдал одно-единственное слово: «Жарко». За постоянное молчание, а также за пассивное поведение Пашу прозвали Тихоходом. Пассивное поведение выражалось во всем: если к Паше обращались, он не смотрел на собеседника и как будто даже не слышал, что к нему обращаются, реагировал на раздражитель раза со второго-третьего, чем очень бесил окружающих. Если кто-то в очереди пролазил вперед Паши, он молчал и просто смотрел в спину стоящего перед ним человека. Один раз банкомат в магазине проглотил Пашину карточку, так тот, молча и не шевелясь, стоял и смотрел на банковский механизм до закрытия магазина. Но пить Паше нравилось. Это, пожалуй, единственное, что ему в жизни нравилось. Чудесным образом он с первого раза мог расслышать, когда кто-то из бригады собирается отмечать днюху или выставляться по другому поводу. Свои даты он с коллегами не праздновал, что в принципе устраивало всех, кроме Сереги Гоменюка, который никогда не отказывался от дармовой пьянки. Пил Тихоход сразу и наповал. Даже зная, что сейчас его будут угощать, и он в любом случае напьется, тот все равно старался максимально приблизить этот замечательный момент. Пока бригада располагалась в близлежащем трактире «Маргарита» – раскладывала свои вещи, открывала банки с консервами и разрезала хлеб, – Паша от нетерпения сразу шел к барной стойке и заказывал себе там сто пятьдесят грамм водочки, чтобы (учитывая Пашин росток в метр шестьдесят пять и вес в пятьдесят восемь килограммов) уже через пять минут, сидя за столом, окончательно уйти в астрал, передав ответственность за эту грешную землю Брюсу Уиллису, Чипу с Дейлом и Сереге Гоменюку. Очень часто в конце пьянки, когда народ расходился по домам, пьяного Пашу Тихохода заносили в тот самый несчастливый ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай, усаживали в углу, и там Паша в сладостном забытьи нарезал круги по заводскому трамвайному кольцу до тех пор, пока трамвай не уходил в депо. Тогда кондукторша выносила тщедушного Пашу на остановку, укладывала на лавку, где он и оставался до самого утра. С Пашей Сереге было комфортно. Молчанию и отрешенности коллеги Щавель приписывал такую же волну любви, добра и теплоты, в которой купался сам в состоянии алкогольного опьянения. Учитывая, что оба любили выпить, часто эту парочку можно было видеть сидящими (а иногда и лежащими) возле пустой бутылки водки. Серега вообще любил эту категорию пьющих людей, ведь с ними можно так замечательно в полном молчании думать о своем и заполнять трещины пустынного трезвого и не особенно справедливого мира ручьями, волнами, а иногда и тайфунами любви, добра и теплоты.

Естественно, пьяные люди могли вояжировать из категории в категорию (особенно дерзкие в агрессивные), в зависимости от степени выпитого и внешнего раздражителя. Но по умолчанию, когда пьянка проходит среди своих, по законам даже не мужского, а скорее пацанского этикета, как правило, все пьющие соответствовали Серегиной классификации.

Своего коллегу Константина Логунова Щавель относил к категории «дерзкие». Вот и сейчас, сидя на кухне, Костян кидал в волну добра, любви и теплоты Сереги свой агрессивный красный буек с проблесковыми маячками. А по мере употребления высокоградусного напитка все более и более распалялся и переходил в стадию агрессивности. Причина была стандартная, но вопиющая – несправедливость. Барак, в котором проживало семейство Константина, был построен по простому советскому принципу: два подъезда, два этажа, в подъезде на каждом этаже по две квартиры, этажи разделены крутой деревянной лестницей. Логуновы жили на втором этаже, напротив них жила семья Чупиных: Чупин-муж – ровесник Костяна, работающий на том же заводе, но в другом цеху; Чупина-жена – на два года младше жены Логунова, крановщица мартеновского цеха и Чупин-сын – шести лет, ходивший в тот же садик, что и дочь Логуновых. Казалось бы, такое возрастное, социальное и семейное совпадение сделает соседей хорошими друзьями (у соседей снизу так и сложилось, они семьями отмечали праздники, вместе закрывали консервы, вместе красили гараж, по очереди ходили в магазин и легко занимали друг другу деньги), но звезды не сошлись. Логуновы и Чупины жили в постоянной конфронтации. Началось все с лестницы в подъезде. Обе семьи стали жить в этом доме практически одновременно – одним квартира досталась от бабушки, а вторые её купили. Жена Логунова, которую звали Машей, была очень чистоплотной женщиной и постоянно поддерживала чистоту в доме. После знакомства с новыми соседями Маша предложила жене Чупина мыть общий коридор и лестницу по очереди, согласно составленного ею графика уборки. На что получила ответ, что лестницу нужно мыть не по каким-то графикам, а когда она будет грязной. На тот момент каждый остался при своем мнении. Сначала Маша Логунова продолжала мыть лестницу в свои дни по графику, но очень скоро убедилась, что кроме неё никто лестницу не моет. Факт, что она одна делает работу за двоих, не давал Маше покоя. Тогда она вспомнила слова жены Чупина о том, что нужно убирать лестницу по мере её загрязнения, и прекратила мыть оную – стала выжидать, когда же соседка решится на уборку. Ждать пришлось долго. Лестница постепенно заросла старой засохшей грязью, разлинеилась черными помазнями от обуви, украсилась паутиной, перила покрылись пылью. Но семейство Чупиных оставалось к этому безучастно. Наконец, спустя почти месяц, Маша Логунова не выдержала и обратилась к соседке с требованием убрать на лестнице и этаже, обращая её внимание на скопившуюся грязь. На что получила ответ: «Вам надо, вы и убирайте, а нас и так все устраивает». Маша убрала (внутренняя чистоплотность взяла верх), но уборка далась ей тяжело морально. Она посчитала себя униженной – соседка словно показала, что уборка лестницы ниже её достоинства, а вот для Маши Логуновой в самый раз. О чем в слезах и поведала мужу. Костян жену любил и решил просто так дело не оставлять. Он постучался к соседям в надежде «чисто по-человечески» договориться, но встретил там такую волну непонимания, а чуть позже и агрессии, что дело дошло до драки. Особых увечий никто не получил: оба отца семейств оказались посредственными бойцами и дальше толканий и неловких захватов дело не пошло. На этом режим агрессии был окончен, и началась