Император и ребе, том 2 - Залман Шнеур

— Почему? Почему лучше? — окружили его перепуганные женщины.

— Не задавайте дурацких вопросов! Холопы со всех окрестных деревень озверели. Разорили несколько еврейских лавок. Они злы на помещика, а вымещают свою злобу на евреях. Потому что их порют и заставляют сажать бульбу. Вспомнили посреди зимы! Императрица умерла, вот они и вспомнили… Ну, я должен бежать!

— Не убегайте, не убегайте! — начали умолять женщины. — Останьтесь здесь!

— Чем я вам помогу? Я пришел только предупредить вас. Меня послал цех. Ходят слухи, что холопы хотят излить свой гнев из-за «чертовых яиц» на «жидовского откупщика». Так они называют реб Ноту. Он вдруг перестал быть петербургским барином. Вчера они ему в ноги кланялись, а сегодня… Вот что значит иноверцы! Ну, делайте то, что цех велел мне вам передать!.. А я должен бежать дальше.

— Куда? Куда вы бежите? Не надо было допускать…

— Вот из-за этого-то я и бегу. Огородами к польскому костелу, а оттуда — к пожне…

— К пожне?.. — вдруг воскликнула Эстерка. — Что вы хотите там сделать?

Посланец цеха с удивлением посмотрел на нее:

— Что я хочу там сделать? Там ведь стоит полк солдат. Я бегу в казарму!..

Служанки высыпали из дома. Начали падать закрывающие окна ставни. Зазвенели железные штыри, которыми они крепились к стенам. Во всем доме стало темно, горел только огонь в печи.

Залитая красным отсветом этого огня, Эстерка осталась стоять на кухне, высокая, величественно-печальная, как покинутая королева. Она полузакрыла глаза, прислонила голову к стене и громко прошептала, словно молитву:

— Боже, Боже! Что тут творится? Что творится вокруг меня сегодня?

Хацкл-оденься услыхал это и разъяснил ей смысл происходящего на свой манер:

— Вот что получается, хозяйка, когда императора больше нет. Кофендрация!..

Глава двадцать шестая

Вниз, в погреб…

1

Волна суматохи, принесенной посланником цеха, еще не улеглась; служанки еще не успели закрыть все ставни в большом доме и прийти в себя, как уже набежала вторая, более сильная, волна суматохи, когда карета реб Ноты появилась у входа. На козлах сидел растрепанный Иван без своей красной кучерской шапки, которую он где-то потерял. Его седые космы трепались на ветру и придавали его внешности что-то дикое. Одно крыло больших саней было разломано. Дверца криво висела на одной петле. Окошко выбито.

Плюясь и проклиная кого-то на чем свет стоит, Иван соскользнул с высокой кельни и рванул поломанную дверцу. Согнувшись, из кареты вылез реб Нота, бледно-желтый, постаревший. Из-под его собольей шапки по выпуклому лбу текла кровь.

Домашние, как и сбежавшиеся соседи, бросились к нему со всех сторон. Визгливо перекрикивая друг друга, они засыпали его испуганными вопросами. Реб Нота лишь коротко махнул на всех них сразу обоими рукавами своей шубы:

— Не теряйте времени! Не задавайте вопросов! Идите лучше домой. Давайте!..

— Но что случилось? Хозяин! Реб Нота! Свекор! Дедушка! Кто это с вами сделал?

— Потом… Потом… Идите… Идите! — На пороге прихожей он резко повернулся и позвал старого кучера: — Иван, где ты?

— Лошадей надо распрячь, хозяин…

— Оставь их сейчас! Через минуту они будут здесь… Оставь!

Издалека, из-за островерхой крыши Старой синагоги, действительно доносились какие-то странные голоса. Наверное, действительно «они» — те, о ком предупреждал реб Нота… Но никто все еще не хотел верить, что опасность так близка. Люди шепотом переспрашивали:

— Что это, реб Нота? Кто — они?

Ничего не отвечая, реб Нота взял кучера за подбитый ватой рукав:

— Пусть делают с лошадьми, что хотят! И с Гнедком тоже… Окна закрыты ставнями? Хорошо! Заприте и дверь тоже! На засов!

Все собрались в большой кухне, и тут реб Нота тщательно проверил, все ли на месте. Он тяжело вздохнул и взял мокрое полотенце, которое Кройндл уже несколько раз тыкала ему в лицо.

— Это ничего, — сказал он. — Какой-то иноверец бросил в меня камень… Через разбитое окошко. Хм… Мы уже прорвались… Холопы обнаглели. Не столько все, сколько один из них.

— Кто бы это мог быть?

— Мне кажется, я его знаю. Он был тут позавчера с крестьянской депутацией. Курносый такой старичок с бороденкой, похожей на мочало. Он еще не хотел тут садиться на свою выпоротую задницу… Со двора помещика мы с горем пополам прорвались. Они едва не поубивали лошадей своими вилами. Выстроились у ворот, как солдаты. Но вот мы добрались до рынка. Там на нас напала вторая ватага крепостных. Рядом с лесами новой церкви, как раз напротив аптеки Йосефа Шика…

Все головы повернулись к Эстерке. Все хотели увидеть, какое у нее будет выражение лица при вести о том, что ее жених и его дело находятся в такой опасности. Но Эстерка стояла бледная и спокойная. Ничто не дрогнуло на ее лице.

Реб Нота тоже посмотрел на нее, едва заметно пожал плечами и продолжил рассказывать:

— Холопы задержали лошадей. Иван начал хлестать кнутом налево и направо. Я сделал глупость: высунул голову. Ну, мне и приложили…

— Да, но за что? С какой стати?

— Спросите у них! Вы уже, наверное, знаете, что императрица умерла. Первым известие об этом получил Зорич. Еще посреди ночи, когда мы разбирались со счетами. Мы уже были близки к тому, чтобы закончить с его делами и с его претензиями к шкловским цехам… И тут на тебе! Эстафета из Петербурга, неожиданно, как гром среди ясного неба. Запечатанное письмо привезли от сенатора Куракина. Так, мол, и так… Семен Гаврилович остался сидеть ни жив ни мертв. Кому-кому, а ему-то есть чего опасаться, если Павел станет императором. Гатчинский наследник ненавидел свою мать, ненавидел петербургский двор, а любовников матери видеть спокойно не мог. А ведь Зорич один из них. Это не секрет… Но вместо того чтобы промолчать и осмотреться, Зорич принялся кричать на своих слуг, чтобы они никому не рассказывали, что императрица умерла. Он, мол, с них шкуру спустит, если они только пикнут об этом… А сам потерял голову и разболтал… Попробуй удержи воду в решете! За ночь весть разнеслась со «двора» по окрестным деревням. Как будто пожар запылал в крестьянских головах. Раз и навсегда: у помещиков больше нет власти! С ними надо рассчитаться. С ними и с евреями, которые травят православный народ бульбой…

— Хозяин, — сказал Хацкл плачущим голосом, — почему вы не остались во «дворе»? Зачем вам было надо, чтобы вам голову в кровь разбили?

Реб Нота крепче прижал мокрое полотенце к голове:

— И оставить вас всех на милость Божью? Нет, лучше уж так! Семен Гаврилович действительно не хотел меня отпускать.