Сердце акулы - Ульрих Бекер

— То, что в Адриатике водятся акулы, всем известно, — продолжила светскую беседу госпожа Туриан. — Но чтобы и в Средиземном море... Я и не знала.

— Зато мой отец знал. Но это его не спасло... Pagare, per favore![7]— Он расплатился и, уходя нетвердой походкой, на прощанье пробормотал: — До встречи! Hope to see you later[8].

— По-моему, он малость перебрал, — усмехнулся в бороду Ангелус.

— Кажется, я вчера малость перебрал? — с усмешкой сказал англичанин, подсаживаясь на следующий день за столик Турианов. — Наплел вам что-то несусветное про акул. — Он улыбался без всякого выражения (из-за очков), потом эта улыбка вдруг как-то съежилась и лицо его сделалось похожим на мексиканское седло: кусок кожи с украшениями из стекла. — Ужасно глупая шутка, должен признаться. И совсем несмешная. Моего отца убили здесь, в этой паршивой крепости. Во времена Муссолини это была тюремная колония для противников режима.

Лулубэ сообщила, что читала об этом у Мала-парте.

— Похвальная начитанность, — усмехнулся собеседник Турианов.

Его отец был одним из заключенных, продолжил он свой рассказ. (Каким образом англичанин оказался в этой ситуации, сын убитого ничего не сказал. Ничего не сказал он и о времени — до войны это было или во время нее.) После перехода маршала Бадольо на сторону антигитлеровской коалиции в крепости находились в заключении фашисты - итальянцы и немцы, потом лагерь закрыли, а сейчас там ведутся археологические раскопки. Раскопки — это его профессия. Но сюда он приехал просто посмотреть. Он работал по соседству, на острове Пантеллерия, который относится к сицилийской провинции Трапани, а сюда, на Липари, приехал на несколько дней, чтобы увидеть это, как он выразился, проклятое сооружение, где его отец окончил свои дни. Поскольку из-за своего мрачного прошлого остров все еще пользуется «дурной репутацией» и пока еще не подвергся новому, мирному нашествию германцев, то вот он и подумал, что Турманы здесь, как и он, занимаются поиском покойника. Он просит простить ему это заблуждение. Кстати, судя по акценту, супруги, так мило говорящие по-английски, наверное, приехали из Швейцарии?

— Угадали, — небрежно подтвердила госпожа Туриан.

— Однако у вас, мадам, вид, как у самой настоящей испанки, - сказал скрытый за черными стеклами очков англичанин. (Из-за отсутствия всякого выражения на его лице казалось, что и весь человек скрыт за этими черными стеклами.)

Подобные слова Лулубэ всегда слушала не без удовольствия.

— Значит, дело вовсе не в акулах? Ваш бедный отец погиб из-за чего-то другого?

— И да, и нет.

— Вам известно, как он погиб? - поинтересовалась Лулубэ.

— Он не погиб.

Туриан:

— Но вы же говорили...

— Он был убит. — Англичанин, приплывший сюда с Пантеллерии, как будто специально употребил безличный оборот, но его слова прозвучали очень определенно. — Ровно столько удалось разузнать английской секретной службе. Он пытался бежать. Прыгнул в море вон с той проклятой скалы. Он прекрасно плавал, мой отец. Как лорд Байрон... Хозяин, еще один кампари!

— И что же? — Широко раскрытые глаза Лулубэ отливали лихорадочным черным блеском.

Сицилианец, хозяин заведения, принес новый аперитив, и «непроницаемый» англичанин сказал:

— Прыжок удался. Но далеко отец не уплыл.

— В него стреляли? — У Лулубэ перехватило дыхание. (Это жадное любопытство, которое вызывала у нее всякая опасность, любопытство, от которого захватывает дух, было вполне в характере госпожи Туриан.)

— Нет. Нет. Нет, мадам. Они догнали отца на катере. И снова бросили в крепость. А потом шлепнули. — Последняя фраза совершенно выпадала из сдержанно-нейтрального тона его рассказа.

Он снял очки, и чета Турианов смогла наконец его разглядеть: перед ними предстал молодой человек весьма интересной наружности — светлые волосы на пробор, удлиненный череп, крутой широкий лоб, огромный, словно нависший над серыми глазами в необычных, прямоугольных глазницах, загорелое лицо и благородной формы нос, казавшиеся в сравнении со лбом довольно маленькими. Одетый в выгоревший светло-коричневый или, скорее, песочный полотняный костюм, он, вопреки обычным представлениям об англичанах, напоминал вулкан, который, в отличие от треугольного Стромболи, что высился над морем на северо-востоке, только прикидывается «цивилизованным», а на самом деле и не думает угасать. А может быть, такое впечатление складывалось из-за его взгляда, который излучал спокойную уверенность? Рядом с этим вулканом Ангелус Туриан казался еще более розовым, еще более похожим на облачко, бесплотным.

— Знаете, что такое обсидиан? — спросил англичанин, глядя в глаза Лулубэ и улыбаясь своей странной улыбкой, застывшей и одновременно живой.

— Вулканическая порода, — с готовностью отозвался Туриан.

— Правильно. Это черно-фиолетовый стекловидный камень, из которого состоит весь Липарский архипелаг, или, гм... Эоловы острова, как их называет Гомер. У вас глаза точно такого цвета, миссис...?

— Миссис Туриан, — представил Ангелус.

В ответ англичанин пробормотал что-то невнятное. Затем встал, расплатился и, уходя, сказал:

— Позвольте заплатить и за вас. See you later[9].

С этими словами он двинулся в сторону одинокой пинии, высокий, статный, плечистый мужчина, которого портило только одно — походка, казавшаяся странной из-за сутулости и непомерно длинных рук.

— Как-как его зовут? — шепнула Лулубэ.

— Кроманьонец, насколько я расслышал.

— Кроманьонец?

— Что-то в этом роде. Хотя, конечно, его зовут как-то иначе.

— А почему не Кроманьонец? Скажи мне, Херувим!

Ангелус снисходительно усмехнулся:

— Кроманьонец — это название древнего человека. — Выпускник Базельской гуманитарной гимназии, Ангелус охотно дал разъяснение. — Его откопали в одной пещере около французского селения Кро-Маньон. Кроманьонец — это пещерный человек. Его возраст — от двадцати пяти до сорока тысяч лет.

И Турианы принялись смеяться, хихикать и фыркать, как малые дети.