Легенда о заячьем паприкаше - Енё Йожи Тершанский

Это был тот самый конкурент Гергея Эстэвера, которого всегда упоминали вместе с ним, но всегда следом за ним. Разумеется, он был почти уверен в исходе выборов. Лучшего кандидата на президентский пост быть не могло, ведь он оставался последним, единственным претендентом.

Но тут вновь прогремел над площадью голос монаха с длинной седой бородой:

— Неужели же, возлюбленные братья мои, вы изберете своим президентом того, кого и при жизни Эстэвера всегда ставили ниже великого усопшего?

Толпа просто оторопела от внезапно открывшейся ей истины. Потом заколыхалась, что-то растерянно забормотала. Но тогда кандидат на президентское кресло сам вступился за правое дело ради процветания своей республики.

— Да, я и раньше признавался вам, — сказал он, — что моя ничтожность по сравнению с величием Гергея Эстэвера все равно что блеск монеты в пять крейцеров против сияния луны. Да, один лишь Гергей Эстэвер был бы достоин президентского кресла в Стране снов. Но я осмелюсь обратить ваше внимание на то обстоятельство, что, кроме меня, других кандидатов на пост президента нет, и что же будет со Страной снов, если она останется без главы государства? Ведь великий усопший не может восстать из праха, чтобы по праву занять это место.

— А вот тут вы сильно заблуждаетесь! — воскликнул ко всеобщему изумлению монах. — А что, если Гергей Эстэвер не умер? А что, если именно поэтому я пришел сюда?! И вот теперь я спрашиваю вас: раскаиваетесь ли вы чистосердечно в том, что были несправедливы к нему, и готовы ли вы избрать его своим президентом?

Толпа, конечно, единодушно прогудела: «Готовы». И по ней пробежал суеверный шепоток о чуде.

— Так желаете ли вы увидеть его? — спросил монах.

— Желаем! — загудел народ. — Верни его нам!

— Да будет так! — воскликнул монах. И с этими словами он скинул с себя монашескую сутану, сорвал бороду, и пред изумленным народом предстал его оплаканный великий сын: Гергей Эстэвер.

1925

Перевод Н. Васильевой.

СЛУЖАНКА

«Вон Фи́гуры идут!» — говорили им вслед в городке.

Иначе, как по фамилии, не всякий их знал. У мужчины, впрочем, и имя звучало похоже: Зигора. Странная пара, что правда, то правда. Оба маленькие, квелые.

Детей у них не было. В гости ни к кому не ходили. Так и жили совсем одни.

Отец с матерью у Зигоры зажиточные крестьяне, до их деревни от города рукой подать. Вся родня при земле, при солидном хозяйстве. Он же двойняшкой родился, чахлым и вырос. В школу его потому отдали, что тщедушный был, косить да мотыжить силенок недоставало. Так вот и стал Зигора горожанином. На большой завод контролером устроился.

У жены его был диплом воспитательницы детского сада. Но, как ни старалась, не брали ее на должность. А дома-то дел всего ничего, скука одна. Чуть не дни напролет у окна просиживала. Или роман читала, или на цимбалах поигрывала.

Вдвоем они тоже все больше скучали. И ничего, ну ровным счетом ничего в их жизни не происходило. Единственный, кто иногда, то есть довольно часто, нарушал покой в доме, — это младший братец хозяйки, Карой.

Отпетый жулик был этот Карой. Из седьмого класса гимназии его выгнали, и он с тех пор все, какие есть, профессии перепробовал. Но с непутевым, разгульным своим характером нигде долго не задерживался. А уж мошенник был, каких свет не видывал. Бедные хозяева, бывало, трех слов сказать не успеют, а он уже или денег, или еще чего выманит. И так, и сяк пытались с ним сладить, да все впустую. Обставлял их Карой с неслыханной ловкостью.

Не было еще случая, чтобы явился он с какой-нибудь просьбой. Всегда — с грандиозной вестью. Всегда так, будто у него с собой целый мешок гостинцев.

А в последний раз умудрился внушить, что только благодаря ему сестрицу и взяли наконец воспитательницей в городской детский сад. Что, мол, один из его дружков замолвил насчет нее словечко местному депутату.

В малокровную жизнь супругов перемена эта внесла сразу ворох событий.

Прежде они не держали прислуги. Работу потяжелее выполняла приходящая домработница. Теперь, однако, бо́льшую часть дня хозяйка была занята, вот и решили взять постоянную служанку.

Решению этому предшествовали немалые волнения, опасения, долгие разговоры. Сошлись на том, что служанка должна быть безукоризненной. В конце концов домработница рекомендовала одну деревенскую девушку, абсолютно надежную и работящую.

При первом знакомстве она буквально шокировала супругов.

Такой здоровенной оказалась эта девица, что из нее, пожалуй, запросто вышла бы не одна, а даже две пары подобных хозяевам доходяг. И голос у нее был низкий, как у мужчины, зычный и с хрипотцой.

Но она так покорно поцеловала руку хозяйке, а затем и хозяину, что тревоги их тотчас развеялись. Они даже смутились перед ней из-за этой сцены и, как могли, постарались уверить девушку, что если она будет себя прилично вести, то о лучшем месте ей и мечтать не придется.

В первый же день что бы она ни делала — все приятно изумляло хозяев.

Только успела положить в кухне свой узелок, как уже заметила на потолке паутину. Тотчас взяла метлу и смахнула. Не приходилось даже указывать, что ей следует делать. Все она замечала сама. Перемыла посуду, подмела двор, крыльцо. В большой же стирке и генеральной уборке не столько хозяйка ей, сколько она хозяйке советы давала.

Про себя супруги считали такое усердие чрезмерным и даже каким-то подозрительным. Но внешне это проявлялось лишь в том, что они одно за другим нарушали самими же установленные правила.

Зигора заявил девушке, что отныне кладовка целиком и полностью вверяется ей. Хозяйка же намекнула, что если есть у нее приличный кавалер, то можно по вечерам приглашать его к себе на кухню.

Перед сном супруги обычно читали в постели. Тогда же обсуждали и самые сокровенные дела. В этот вечер речь, разумеется, зашла о девушке.

— По-моему, она как раз то, что нам нужно, — сказала жена. — Идеальная служанка. Но тебе, дорогой, все-таки не следовало бы вмешиваться в домашние дела. Чтобы в кладовке она была полной хозяйкой — это уж слишком.

— Видишь ли, это, я думаю, не так страшно, как то, что сказала ей ты, — парировал муж. — По вечерам чтоб парней сюда приводила. На что ты ее толкаешь?!

И пошло-поехало. Они вдруг вроде как испугались, не притупила ли девушка их хозяйскую бдительность. Голос, однако, друг на друга не повышали. Чуть ли не благодатью казались им случай и повод