Тайная жизнь термитов - Морис Метерлинк

IV

Но нельзя ли, в ожидании лучшего, временно связать инстинкт насекомых, в частности муравьев, пчел и термитов, с коллективной душой и, как следствие, со своего рода бессмертием или, точнее, бесконечной коллективной длительностью, которой они обладают? Жители улья, муравейника или термитника, как я уже говорил выше, по-видимому, представляют собой единую особь, одно живое существо, органы которого, состоящие из бесчисленных клеток, рассеяны только по внешнему виду и всегда подчинены одной и той же энергии или жизненной личности, одному и тому же основному закону. Благодаря этому коллективному бессмертию, смерть сотен и даже тысяч термитов, тотчас сменяемых другими, не поражает и не губит единого существа, подобно тому, как в нашем теле смерть тысяч клеток, мгновенно заменяемых другими, не поражает и не губит жизнь моего «я». Это один и тот же термит, живущий миллионы лет и похожий на никогда не умирающего человека; следовательно, никакой опыт этого термита не утрачивается, так как в его жизни нет перерывов и никогда не бывает расщепления или исчезновения воспоминаний; существует единая память, не перестающая функционировать и накапливать все приобретения коллективной души. Этим объясняется, наряду с другими тайнами, тот факт, что пчелиные матки, на протяжении тысяч лет занимавшиеся исключительно кладкой яиц и никогда не собиравшие пыльцу и нектар с цветов, могут производить на свет рабочих пчел, уже при выходе из ячейки знающих все то, что с доисторических времен было неизвестно их матерям, и, начиная с первого же полета, познающих все секреты ориентирования, сбора меда, выращивания нимф и сложной химии улья. Они знают все, потому что организм, частью или одной клеточкой которого они являются, знает все, что необходимо знать для того, чтобы выжить. Кажется, будто они свободно рассеиваются в пространстве, но, куда бы они ни удалялись, они все равно остаются связанными с центральной единицей, которой не перестают принадлежать. Подобно клеткам нашего существа, они плавают в одной и той же жизненной жидкости, более протяженной, подвижной и тонкой, более психической и эфирной, чем жидкость нашего тела. И эта центральная единица, несомненно, соединена с общей душой пчелы и, вероятно, с самой вселенской душой.

Вполне возможно, что когда-то давно мы были гораздо теснее, чем сейчас, связаны с этой вселенской душой, с которой наше подсознание общается до сих пор. Наш разум разлучил нас с ней и продолжает разлучать каждый день. Значит, наш прогресс ведет к отчуждению? Не в этом ли наша специфическая ошибка? Это, естественно, противоречит тому, что мы говорили о желательной гипертрофии нашего мозга; но в подобных вопросах, где ни в чем нельзя быть уверенным, гипотезы с неизбежностью сталкиваются; к тому же иногда случается так, что досадная ошибка, доведенная до крайности, превращается в полезную истину, а истина, которую признают издавна, замутняется, сбрасывает маску и оказывается ошибкой или ложью.

V

Предлагают ли нам термиты образец общественной организации, картину будущего или своего рода «пророчество»? Не движемся ли мы к подобной же цели? Не станем говорить, что это невозможно, что мы никогда к этому не придем. Мы гораздо легче и быстрее, чем кажется, приходим к вещам, которые даже не отваживались себе представить. Часто достаточно пустяка, для того чтобы изменить целую мораль и судьбу длинной цепи поколений. Не зиждется ли колоссальное обновление христианства на кончике иглы? Мы смутно предвидим, мы надеемся на более возвышенную, разумную, прекрасную, благополучную, свободную, мирную и счастливую жизнь. Два или три раза в течение столетий, – возможно в Афинах, возможно в Индии, возможно в некоторые периоды христианства, – мы чуть было не достигли или, по крайней мере, чуть было не приблизились к ней. Но возможно, что в действительности человечество и не направляется с неизбежностью в эту сторону. С тем же правом можно предположить, что оно пойдет в диаметрально противоположном направлении. Если бы один бог разыгрывал в орлянку или вместе с другими бессмертными богами оценивал возможные варианты нашей судьбы, на что поставили бы наибольшие прозорливцы? «Посредством разума, – сказал бы Паскаль, – мы не можем отстаивать ни того, ни другого».

По-видимому, мы найдем полное и прочное счастье лишь в целиком духовной жизни, по эту или по ту сторону могилы, поскольку все, что цепляется за материю, в сущности, ненадежно, изменчиво и тленно. Возможна ли такая жизнь? Теоретически да, но на деле мы видим повсюду одну материю; все, что мы воспринимаем, это материя, да и как можно надеяться на то, что наш мозг, который сам – лишь материя, сможет понять что-либо, помимо нее? Он старается, прилагает все усилия, но, по сути, как только ее покидает, то повисает в пустоте.

Положение человека трагично. Его главный, возможно, его единственный враг, – и все религии это чувствовали и соглашались в этом вопросе, поскольку под злом или грехом всегда подразумевалась именно она, – это материя; но, с другой стороны, все в нем – материя, начиная с того, что ею гнушается, осуждает ее и хотело бы любой ценой от нее избавиться. И не только в нем, но и во всем, потому что энергия и жизнь, – вероятно, лишь форма, движение материи; да и сама материя, какой мы ее видим в ее самой плотной массе, где она кажется нам вечно мертвой, инертной и неподвижной, – высшее противоречие! – одушевлена несравненно более духовным существованием, чем наше мышление, так как она обязана самой таинственной, неопределенной и неуловимой из сил, – жидкой, электрической или эфирной, – бессмертной жизнью своих электронов, с самого начала вещей вращающихся, подобно безумным планетам, вокруг центрального ядра.

Но, в конце концов, в какую бы сторону мы ни шли, мы все равно куда-нибудь да придем, все равно чего-нибудь да достигнем; и этим чем-то не будет небытие, поскольку из всех непостижимых вещей, терзающих наш мозг, самым непостижимым остается, конечно же, небытие. Правда, на практике небытие для нас – это утрата нашей индивидуальности и маленьких воспоминаний о нашем «я», то есть бессознательное состояние. Но в конечном счете это узкая точка зрения, и ее нужно преодолеть.

Одно из двух: либо наше «я» станет таким большим и всеобъемлющим, что совершенно утратит или перестанет принимать в расчет воспоминание о маленьком смешном зверьке, каким оно было на нашей планете, либо оно так и останется маленьким и будет нести этот образ сквозь бесчисленные века, и ни одна мука христианского ада не сравнится с таким проклятием.

Прибыв все равно куда, в сознании или без сознания, и найдя там все равно что, мы будем довольствоваться этим